Два императора

— Ну и выпусти.

— А ты, голубка, потерпи немного, выпущу, держать княжую дочь взаперти не буду — в большом ответе за тебя, пожалуй, будешь…

— Ты только говоришь, а не выпускаешь, — упрекнула княжна старуху.

— Говорю, погоди!.. Сейчас нельзя.

— Почему?..

— А потому, твой недруг-то здесь бродит, и кони его здесь в овраге припрятаны. Пойдёшь — опять ему попадёшься. А ты, княжья дочь, погоди до ночи, ночью-то и подумаем, что делать.

— Ты говоришь, ключ от замка у него? — спросила Софья.

— У него, у него, с собою унёс. Да замок что!.. Стукну раза два топором — и замок сшиблен!..

— Так ты меня ночью выпустишь? — радостным голосом спросила княжна.

— Помалкивай, мы барина-то надуем. А ты вот поешь ситничка да яичек, ещё вот крынка молока.

Сычиха подала в оконце молодой девушке ситного, яиц и молока.

Обещание старухи успокоило княжну; она стала с нетерпением дожидаться ночи.

Спустя немного Цыганов вёл вполголоса разговор с Сычихою.

— Что, проснулась? — спрашивал он.

— Давно, — ответила старуха.

— Говорила с тобой?

— Нет, ничего не говорила, только жаловалась на свою хворость, — приврала Сычиха.

— Как, разве она нездорова? — испуганно спросил молодой человек.

— Головы не поднимает, лежит. Я ей и яиц, и ситного — ничего не ест, сердечная! Наказывала её не беспокоить.

— Ну, так я к ней не пойду — обеспокоишь.

— Не ходи, барин, отложи — пусть отдохнёт.

— Да, да, пусть. Я пойду поброжу по лесу.

— Что ж, барин, поди прогуляйся! Погодушка хорошая!..

Прошёл долгий весенний день, настал вечер, а там и ночь.

Уже совсем стемнело, когда к избе Сычихи подошёл измученный, усталый Цыганов; он заблудился в большом лесу и несколько часов подряд путался и едва вышел на поляну, где находилась Сычихина изба; ему страшно хотелось есть. Утолив свой голод молоком и яйцами, он растянулся на траве под деревом, в нескольких шагах от хибарки, предварительно наказав старухе снести корма и питья его лошадям, которые стояли в неглубоком овраге привязанными к дереву; там находилась и телега с кибиткою.

Цыганов не спешил объясняться с княжною, он избегал или медлил с объяснением. Честь в нём была ещё не совсем потеряна, ему совестно было взглянуть в глаза Софье, с ней заговорить. Николай сознавал большую вину перед нею. Он раскаивался в своём бесчестном поступке и, услышав от Сычихи о мнимой болезни княжны, хотел уже отвезти её обратно в Каменки. Но страсть его не допустила до этого.

«Моя или ничья! — думал Цыганов, лёжа под деревом. — Попала в руки, моею и будет! Во что бы то ни стало, а её любви я добьюсь! Пусть немного поживёт у Сычихи, а там уговорю со мною ехать в какой-нибудь отдалённый город. Не поедет — силою увезу, там и повенчаемся. Волей или неволей, а сиятельные князь и княгиня зятем меня должны назвать. Что же, теперь я не простой, сам в дворянстве состою!»

Наконец сон стал одолевать Николая и он скоро заснул крепким, богатырским сном.

Глубокая полночь; тишина в лесу могильная, вся природа как будто тоже погрузилась в тихий сон. Высокие деревья стоят не колышутся, и только один соловей нарушает лесное безмолвие, его музыкальные трели несутся в ночной тишине раскатистым эхом по густому лесу и замирают где-то далеко-далеко…

Старая Сычиха осторожно, оглядываясь по сторонам, подошла к своей избе и, тихо стукнув в оконце, спросила:

— Не спишь, княжна?

— Нет! До сна ли? Я жду тебя.

— Опасно нам бежать-то: твой недруг здесь.

— Ведь он спит?

— Крепко спит, а всё же боязно. Ну проснётся? беда!

— Как же нам быть?

— Боюсь, начну замок сшибать, услышит. Ах, постой, может, я достану ключ. Ключ-то у него на кушаке привязан, срежу — он крепко спит, не услышит.

Сычиха осторожно подкралась к спавшему Цыганову; на нём надет был суконный казакин, [74] подпоясанный красным кушаком; на кушаке висел ключ.

74

Казакина, м. (от слова казак) (устар.). Мужское верхнее платье в виде кафтана на крючках со сборками сзади.

В руках у старухи был острый ножик. Она очень ловко срезала ключ и поспешила с ним к двери; замок был отперт, и княжна очутилась на свободе.

— Скорей к оврагу, там стоят кони.

— Так темно, я ничего не вижу.

— Давай, сударка, руку, я поведу.

Они скоро добрались до оврага. Сычиха привычною рукою впрягла одну лошадь, а другую привязала позади телеги.

— Ты садись, а я выведу лошадей.

Софья села в кибитку. Она дрожала, как в лихорадке. Старуха повела под уздцы лошадь. Дорога из оврага была глинистая, плохая.

Наконец они выбрались из оврага и выехали на широкую лесную дорогу; по такой дороге свободно было ехать парою. Сычиха впрягла и другую лошадь, села на облучке, взмахнула вожжами, и сытые кони быстро понеслись.

— Ну, прощай, барин! Счастливо оставаться, домовничай в моей избёнке! — весело сказала Сычиха.

— Как мне благодарить тебя, добрая женщина! Ты спасла меня! — проговорила книжна.

— А ты погоди, сударка: вот предоставлю тебя в Каменки — тогда и отблагодаришь.

— А как звать тебя?

— Зови Сычихой.

— Таких имён я не слыхала.

— Да это не имя, а прозвище, а звать меня Аксиньей.

— Господа, как я, Аксинья, рада! Я на свободе…

— Ещё бы не радоваться! Всяк человек свободе радуется.

— Далеко до Каменков? — спросила княжна.

— Десятка два вёрст будет, — ответила старуха, погоняя лошадей.

— Господи, как далеко!

— А ты, княжна, не бойся, дорога мне известна, скоро доедем.

— Страшно ночью в лесу!

— Чего бояться? В нашем лесу тихо, и злых людей в нём не водится.

Между тем Цыганов спал часов пять подряд, и когда проснулся, было уже совершенно светло; он с удивлением посмотрел на свой перерезанный кушак, валявшийся на траве; Николай хватился ключа — его не было; нетрудно было догадаться, что ключ срезали. Он вскочил и вне себя от гнева и злобы бросился к избёнке: дверь отворена, в избе никого не было.

— Проклятие! Убегла, верно, подговорила старую чертовку — вместе и убегли. О, если бы мне их поймать!..

Цыганов побежал к оврагу за лошадьми — ни лошадей, ни кибитки не было.