Два императора

День был не только тёплый, но даже жаркий; солнце весело играло на голубом небесном своде, озаряя землю своим ослепительным блеском, кругом тихо-тихо. И в этой тишине вдруг послышался громкий предсмертный вздох; старик Гофман в это время находился подле своей дочери.

— Анна, что с тобой? — с замиранием сердца спросил он.

— Прощай… отец — умираю…

— Анна, дитя моё, — громко зарыдал бедный отец.

— Слёзы… зачем? Прощайте… все… прощай, Серёжа.

Умирающая вздохнула раз, другой, и её не стало…

Потеря дочери страшно отразилась на Гофмане; он так постарел и изменился, что его просто нельзя было узнать; горе его было тяжёлое, безысходное…

— Не хотите ли, князь, помолиться на её могиле? Она схоронена здесь, близ фермы.

В нескольких саженях от фермы, на небольшом холме, в тени густых деревьев, находился бугорок, покрытый дёрном, с простым деревянным крестом; это была могила так рано похищенной смертью молодой девушки.

Без слов, без слёз припал князь Сергей к дорогой его сердцу могиле; он старался сдерживать душившие его рыдания.

— Этот крест поставил я на время, скоро будет готов мраморный роскошный памятник, — как бы утешая Гарина, проговорил старик Гофман.

Князь ничего на это не сказал; он встал, перекрестился, ещё несколько минут молча постоял у могилы, а потом тихо побрёл обратно на ферму.

Три дня молодой князь пробыл на ферме, и большую часть этого времени проводил он на могиле Анны, под его наблюдением могилу усадили красивыми цветами; на месте погребения своей невесты Гарин задумал соорудить каменную часовню и все расходы по постройке принял на себя, уговорился с архитектором, который и нарисовал план небольшой, но очень красивой часовни в византийском вкусе, с орнаментами. Князь выписал из Вены русского священника, который на могиле совершил панихиду. И когда старец священник дрожащим голосом провозгласил вечную память «девице Анне», князь не выдержал и громко заплакал.

В тот же день Сергей Владимирович простился со стариком Гофманом и уехал в Россию.

Из Австрии он проехал прямо в Москву и остановился в доме своего отца на Поварской. Со смертию невесты князь совсем переменился, он сделался задумчивым, сосредоточенным, неразговорчивым. Редко улыбка появлялась на его лице; он никуда не выезжал и никого к себе не принимал, большую часть дня сидел в своём кабинете и читал. Потеря любимой невесты тяжело на нём отразилась.

Старик Михеев, посматривая на своего княжича, качал головою и с глубоким вздохом говорил:

— Теперь его не скоро утешишь. Смерть невесты унесла и всё счастие и весёлость княжича, сам он тает, сердечный, как свеча воска ярого.

Дворецкий старого князя, управлявший в Москве домом, не преминул письменно известить Владимира Ивановича о молодом князе, о его пребывании в доме, а также не умолчал и о смерти княжеской невесты, и о том, как князь Сергей Владимирович «изволит убиваться по своей невесте и по целым дням не выходит из кабинета, задумчиво изволит сидеть за книгою».

Получив такое известие, старый князь немедля написал сыну письмо, в котором выражал своё соболезнование о его потере и просил не мешкая ехать в Каменки, где все ждут его с нетерпением, особенно больная мать.

Получив письмо от отца, князь Сергей, жёлчно улыбаясь, проговорил:

— Теперь сожалеют, а когда была жива моя Анна, то злословили её, гордость мешала им назвать эту чистую, святую девушку моей невестой!.. Не поеду я в Каменки, зачем я им? Мне и тут хорошо.

Князь Сергей не поехал и остался в Москве, несмотря на то, что вскоре после первого письма он получил несколько других. Во всех письмах Владимир Иванович убедительно звал сына в усадьбу. Но он остался непреклонен и по-прежнему сидел запершись в своём кабинете.

Как-то раз князь Сергей сидел в своём кабинете и по обыкновению скучал.

— Ваше сиятельство, господин Прозоров желает вас видеть, — доложил ему вошедший камердинер.

— Кто? — переспросил князь.

— Леонид Николаевич Прозоров, ваше сиятельство.

— Что ещё от меня ему нужно? Проси, — с неудовольствием проговорил князь; из писем отца он знал, что Прозоров состоит женихом Софьи, но знакомства с ним почему-то избегал.

По приезде князя Сергея в Москву Прозоров несколько раз приезжал к нему, но князь не принимал его под разными предлогами; на этот раз он решился принять Леонида Николаевича.

— Здравствуйте, Сергей Владимирович! Давно желал с вами познакомиться, ведь теперь мы не чужие, — дружелюбно пожимая руку князя, говорил Прозоров. — Я несколько раз к вам заезжал.

— Знаю, я не мог вас принять.

— Да, да, я очень сожалел, скажу, князь, откровенно: не видя и не зная вас, я уже полюбил вас, как брата, как друга. Ваша сестра так много про вас говорила.

— С Софьей мы большие друзья, она хорошая девушка, вы, господин Прозоров, счастливый жених…

— О да, я очень счастлив.

— Когда же свадьба? — спросил князь.

— Теперь скоро. Мы ждали вас.

— Меня? — удивился Гарин.

— Да, мы думали венчаться после Пасхи, но ваше отсутствие и происшествие с княжной заставили отложить свадьбу.

— Какое происшествие? — спросил Сергей.

— Как, разве вы ничего не слыхали?

— Ничего, что такое? Расскажите, пожалуйста.

Прозоров подробно рассказал Сергею о нападении на княжну Софью в лесу, сделанном подкупленными сообщниками Николая Цыганова, о том, как тот держал Софью в лесной сторожке и как Сычиха привезла её в Каменки.

— И вы говорите, сделал это Цыганов, наш приёмыш? — не веря своим ушам, спросил удивлённый Гарин.

— Он, он, князь.

— Где же этот подлец?

— Не знаю, вероятно, где-нибудь шатается.

— И вы не отыскали этого негодяя и не убили его, как собаку!.. — упрекнул князь Прозорова.

— Сделать это князь, нелегко: Цыганов слишком хитёр.

— Впрочем, возмездие подлецу оставлю я за собою. Я отплачу ему с лихвою и за себя, и за сестру, и за мою невесту.

— Ах, князь, поверите ли, я так сожалел о вас, так сожалел! — с участием проговорил Леонид Николаевич, в его голосе было столько искренности и простоты, что это заставило Сергея переменить своё мнение о Прозорове.

«Это искренный радушный человек, ему можно рассказать своё горе», — думал он, посматривая на Прозорова, и затем рассказал ему про свою несчастную любовь.

— С потерею моей милой Анны я потерял и всё своё счастие. Теперь я не живу, а прозябаю… — такими словами закончил князь свой невесёлый рассказ.

— Бедный, бедный! Я не утешаю вас, князь, да что значит моё утешение против вашего великого горя.

— Всё радостное, счастливое схоронено, и у меня осталась одна только никому не нужная жизнь, — с тяжёлым вздохом проговорил Гарин.