Два мира (сборник)

«На всю бы жизнь хватило. И работать бы не надо, — мысленно высчитывал каптенармус. — Одного масла-то на сколько верст раскидано».

Подъехали к станции. Мотовилов пошел в первый класс.

Усатый человек с отупевшим, мутным взглядом, в фуражке железнодорожника, прошел мимо. Мотовилов догнал его.

— Скажите, почему это эшелоны все с паровозами под парами, и стоят на месте? Почему бросают с поездов ценное имущество, патроны?

— Да что вы, с неба, что ли, свалились?

— Нет, я из тайги выехал, — обиделся офицер.

— Стоит потому, что идти некуда. Весь путь забит до Иркутска. Бросают вещи, потому что шкуры свои спасают. Услышат где-нибудь стрельбу и, не разбираясь: что, как, почему, — выскакивают из эшелона, бегут на несколько верст вперед. Увидят, что стоит поезд груженый, под парами, что перед ним, может быть, верст на десять путь свободен, ну, сейчас же выкидывают все из него, садятся сами, а машиниста заставляют ехать. Так вот и двигаются вперед, раскидывают свое добро.

Было уже темно, когда н-цы приехали в город. На улице щелкали винтовочные выстрелы. Стреляли пьяные солдаты. Со стороны винного склада несся гул. Решили запастись спиртом. У склада шумела пьяная толпа погромщиков.

— Батальон, в ружье! — скомандовал Мотовилов.

Заработали приклады. Дорога была расчищена.

Рев толпы смешался со звоном разбитой посуды и редкими хлопками выстрелов. Люди, как озверелые, лезли в двери склада.

— Ну, ребята, довольно, — крикнул Мотовилов и, вытащив револьвер, пошел к выходу.

Расположились в большом доме богатого купца, бежавшего на восток. Дом был брошен на прислугу. Мотовилов в шубе и в валенках прошел прямо в гостиную, не раздеваясь, сел в мягкое кресло. Фома положил Барановского в соседней комнате на широкий турецкий диван, заботливо укрыл дохами.

— Фомушка, — увидел его Мотовилов, — в разведку насчет всего этого и прочего. Чтобы ужин был на ять.

— Слушаюсь, господин поручик.

Вошел фельдфебель, почти пьяный, и, приложив руку к виску, хотя и был без шапки, доложил:

— Так што, господин поручик, там две барыни-беженки и офицер с ними, просятся ночевать. Ух, одна барыня и хороша!

Фельдфебель, сладко зажмурившись, затряс головой. Мотовилов обрадовался.

— Проси, проси скорей.

Офицер оказался однокашником Мотовилова.

— Ну, как живем, дюша мой? — спрашивал Рагимов, отряхивая снег с шапки. — Да, стой, — спохватился он, — забыл тебе представить моих дам. Это вот Амалия Карловна фон Бодэ, жена капитана Генерального штаба, — говорил Рагимов, подводя Мотовилова к полной блондинке. — А это Александра Павловна Бутова, супруга некоего фабриканта, в Японию преблагополучно удравшего. Прошу любить да жаловать!

Мотовилов расшаркался. Дамы, решив привести в порядок свои туалеты, удалились в соседнюю комнату. Офицеры остались вдвоем. Рагимов снял шубу.

— Да ты уже поручик? — удивился Мотовилов. — И, кажется, георгиевский кавалер?

— Как же, как же, дюша мой. Я у красных батарею отнял. Ну, Колчак нам звезда третий давал и крест. Мы человек кавказский, резать много любим. Атчаянный народ!

Рагимов самодовольно щелкнул языком. Мотовилова мучила зависть. Ему было досадно, что он, сын гвардии полковника, кадет, окончивший корпус виц-унтер-офицером, а училище старшим портупеем, служивший в Н-ской дивизии, ничего не имеет, а вот выскочка Рагимов успел и чин, и Георгия схватить.

— Ну а это что за дамы с тобой? — Мотовилов перевел разговор на другую тему.

— Одна — Амалия Карловна, жена нашего начальника штаба, моя любовница. Другая — Александра Павловна, брошенная своим мужем жена, — особа скучающая. Можешь заняться ею. Познакомился я с ними потому, что ехали в одном эшелоне, даже в одном вагоне.

Вошел Фома.

— Так что, господин поручик, достал кое-чего.

— Где, Фомушка?

— Варенье у хозяев нашлось, да мы еще тут съездили с Иваном на Большую улицу, там солдаты магазины разбили, так мы конфет набрали, вина сладкого, меду, сыру, колбасы.

— Молодец, Фома. Назначаю тебя старшим вестовым.

— Покорнейше благодарю, господин поручик.

— А ты почему знаешь, что вино-то сладкое?

— Да мы попробовали маленько, — ухмыльнулся Фома.

— Ну ладно. Теперь пулей, Фомушка, в кухню и насчет ужина.

Вошли дамы. Завязался общий разговор. Говорили на тему о том, куда ехать и стоит ли вообще дальше ехать. Фома накрывал на стол. Рагимов говорил, что дальше он не поедет, что он останется здесь и сдастся красным.

Мотовилов удивился:

— Как, ты, поручик, георгиевский кавалер, хочешь сдаться в плен?

— Э, дюша мой, довольно. Мы воевали. Наша не берет. Пойдем к тем, чья берет.

Дамы со скучающими лицами едва поддерживали разговор. Обе они были настроены непримиримо. Фон Бодэ трясла своей маленькой головкой и говорила, что она никогда не согласится жить в Советской России.

— Я не плебейка. Я получила хорошее воспитание. Я не могу жить с этими мужиками.

Немка брезгливо передернула плечами.

— Да, да, в Совдепии так, — подтвердила Бутова. — Там заставляют работать поголовно всех. Да и к тому же отбирают все ваше имущество. Нет, благодарю покорно, нищей быть, с сумой ходить я не намерена.

Бутова смотрела на смуглое, энергичное лицо Мотовилова, на его крутой, упрямый лоб и думала:

«А он не дурен и не глуп».

Рагимов пил жадно, наливал себе рюмку за рюмкой английской горькой. Амалия Карловна подняла бокал:

Да здравствует веселье, Да здравствует вино, Кто пьет его с похмелья, Тот делает умно!

Барановский пришел в сознание.

— Фомушка, где ты? — позвал он вестового. Мотовилов услышал, подошел к больному.

— Ну что, Ваня, лучше тебе?

Больной отрицательно покачал головой.

— Ты не встанешь к столу? У нас Рагимов. Сегодня встретились случайно.

— А, Рагимов, — безразлично как-то вспомнил Барановский и добавил: — Нет, не могу. Слабость, сил совсем нет. Ты лучше дай мне сюда чего-нибудь поесть.

— Фома! — крикнул Мотовилов и, когда вестовой вошел, сказал: — Дай своему командиру поесть.

Фома обрадовался:

— Вы очнулись, господин поручик?

Офицер слабо улыбнулся.