Два мудреца в одном тазу...

Вовыч уверял, что половину деревьев мы точно осилили. Он вообще поражал меня своей дотошностью. Всегда все точно подсчитывал и стремился разобраться в деталях. Вскрывал пульты управления, развинчивал модели самолетов, геликоптеров, машинок. То есть другие гоняли бы себе да радовались, а Вовыч из другого теста! Любой подарок раскручивал в первые же минуты. С отвертками и кусачками не расставался. Мог даже в гости заявиться с пассатижами и долотом. Попробуй оставь такого наедине с телевизором!

Или вот пастой зубной люди пользуются и не задумываются, почему она бывает многоцветной. Мажут на щетку и в рот суют. А Вовыч свой тюбик уже лет в пять ножницами разрезал и попытался выяснить суть многоцветности. Само собой, выяснил. Хотя и перепало ему потом. И за тюбик, и за пасту на стенах и потолке. Вовыч, когда тюбик кромсал, палец поранил, ну и помахал рукой. Паста во все стороны кляксами разлетелась. Что интересно, не белыми, а многоцветными. И впрямь интересное явление. Вполне поддающееся изучению.

А взять тот же лифт? Кто бы мог подумать, что его можно изучать? А Вовыч нашел время и изучил. Хотел проверить, можно ли отправить пустой лифт, если оставить в нем школьный портфель. Кто не знает, в лифте автоматические весы под полом, типа, от перегруза-недогруза. Вот пустой лифт и не отправишь никуда. Ну а Вовыч взялся экспериментировать. Проще говоря, оставлял в лифте портфель с грузом, нажимал клавишу этажа и тут же выскакивал. Если лифт не уезжал, заходил обратно и увеличивал вес. Сначала учебников клал побольше, потом на кирпичи перешел. На восьмом кирпиче портфель у него лопнул по шву, зато лифт, наконец, уехал. Куда именно, Вовыч не запомнил, и сколько мы потом ни бегали, ни искали, — портфель с кирпичами так и не нашли. Вовыч даже высказал предположение, что лифт мог в иное измерение уехать. Ну а в иных измерениях кирпичи всегда дефицит. Примерно так он и объяснил родителям. И конечно, был незаслуженно наказан. Зато теперь, как и все мы, Вовыч носит обычный ранец. Разумеется, без кирпичей.

Я тоже, помнится, переживал за него. Друг все-таки. И с поэзией у нас были общие воспоминания. Тоже не самые приятные. А все из-за взрослых. Ну прямо доставали они своим хвастовством!

— А вы знаете, наш-то постреленок уже 120 сантиметров вымахал! Пять сантиметров за лето прибавил.

— Здорово! Витамины, наверное, особенные?

— Да самые обычные — из сада-огорода. Он и подтягиваться впервые научился. И в длину прыгнул чуть ли не два с половиной метра.

— Да что вы говорите! Зато Вовочка «Дядю Степу» выучил.

— Неплохо. Только наш оглоед уже на Теркина замахнулся…

И весь этот бред мы, как правило, слушали своими ушами. Даже обсуждали иногда тихонько:

— Что, правда, что ли? Про пять сантиметров?

— Да гонят, чё ты их слушаешь.

— А со стихами?

— Это да… Заставили. Стал бы я сам-то!

— Ну да. Мы ж им не клоуны…

И точно, клоунами мы не были, поскольку именовали нас папаши совсем уж отстойными именами. То оглоедами, то сопляками, а то и вовсе щенками. И главное — все с горделивыми такими интонациями! Типа, наш-то щенок какое диво вчера учудил!.. Здорово, а наш балбес тоже недавно порадовал — взял и треть Онегина выучил. Максим, где ты там? Давай-ка, прочти что-нибудь, а то некоторые тут не верят…

Понятно, что я скрежетал зубами. И тащил с кухни табурет, на который, знал, меня непременно поставят, чтобы декламировать этого самого Онегина.

Кто не знает, Онегин — это у них, типа, кумир такой. Как у детей Шрэк или Чебурашка. Между прочим, тоже Пушкин написал. Только Онегин у Пушкина другими делами занимался: то скучал, то по гостям шатался. Ну и про себя, по ходу, поэму написал. То есть не он писал, а Пушкин, конечно, но все равно как бы про себя. В общем, с папой мы этого Онегина и впрямь целую неделю зубрили. Прямо как каторжные. Я строфу, и он строфу. Чтобы мне, значит, не было обидно. Это я такой ультиматум выдвинул: сколько он выучит, столько и я. Папа пытался, конечно, откосить, говорил, что дети должны идти дальше родителей, но я не сдавался и победил. Очень уж папе хотелось перед друзьями похвастать. Ну я и уступил. Все-таки не чужой дядька, — папахен родной. Только вот жаль, что родителей не ставят на табуреты и не заставляют читать стихи перед гостями. Точно вам говорю: зрелище было бы поучительным.

Глава 6 В ПОИСКАХ ТАЙНЫХ КАЛИТОК

Сначала мы гребли доской попеременно, а после решили поставить парус. В трещину той же доски воткнули линейку, укрепили ее проволокой. На эту Г-образную закорючку натянули мой форменный пиджак. Ветер и впрямь наполнил самодельный парус, — суденышко закачалось веселее. Теперь по моим прикидкам наш железный корвет делал не менее трех-четырех узлов. Кроме мачты, мы соорудили добротный руль, а из деревянных, плавающих вокруг обломков построили мостик и кают-компанию. Получилось тесновато, но вполне сносно. Кораблик все более приобретал жилой вид.

— Вот, — пыхтел довольный Вовыч, — теперь хоть на человека стал похож.

— Похож, — соглашался я и похлопывал по мачте, словно по холке любимого коня.

Корабль похожий на человека, конечно, нелепица. Но я, между прочим, тоже становился похожим на человека после походов в парикмахерскую. В этом смысле все родители мира находятся в тотальном заговоре. Ну типа, лохматый ребенок — это вроде и не совсем человек, а стоит его подстричь, причесать, одеколоном на макушку прыснуть, и все человеческое ему тут же становится не чуждо. Чепуха полнейшая, но нам вот приходится мириться.

Что касается корабля, то тут все обстояло иначе. На кого он там походил — на коня или человека, не так уж нам было и важно, но вы сами-то захотели бы плавать в ржавом корыте? Вот и мы решили, что хватит, нужно менять имидж, и все такое. Имидж, кто не знает, это образ. Внешность, проще говоря. И здесь недопонимания между мной и Вовычем не было. Единственное, чего мы по-прежнему не понимали, это куда подевались берега. Сколько мы ни продвигались по водной равнине, ситуация не менялась, туман не рассеивался, берега не приближались.

— Быть такого не может, — в десятый, а может, и в сотый раз бормотал я, разгуливая по мостику. — Котлован же маленький, мы давным-давно должны были его переплыть.

— А ты уверен, что это котлован?

Я промолчал. Вовыч был прав. В том, что мы плывем по котловану, уверенности не было. Более того, меня не покидало ощущение, что наше суденышко давно уже движется по какому-то морю. Может, даже океану. Тихому, например, или Индийскому.

Сойдя по трапу, я похлопал по плечу друга, усердно надраивающего участок палубы, и украдкой обмакнул за борт руку. Лизнув пальцы, убедился, что вода обычная, ничуть даже не соленая.

— Да я уже проверял, — буркнул Вовыч. Мой осторожный эксперимент он тоже заметил. — Нормальная вода. Как из-под крана.

— Значит, не океан? — я поморщился. — Куда же мы плывем?

Вовка мужественно пожал плечами, а я пожалел, что задал столь нелепый вопрос. Ясно было, что ответа на него нет.

— А помнишь, как мы искали твой яблоневый сад? — вдруг спросил Вовыч.

Я взглянул на друга и криво улыбнулся. Про яблоневый сад я, конечно, помнил. Такое трудно забыть. Даже если очень захочешь. Костяй с Боренькой порвали тогда форменные брюки, я выпачкал куртку машинным маслом, а Вовыч чуть не сломал руку. И еще Сашку Путинцева едва не растерзали сторожевые псы. Все только потому, что мне вспомнилось, будто неподалеку от нашего дома в заводском районе схоронился невиданной красоты яблоневый сад.