Два пера горной индейки

— Разберемся... — обнадежил Андрей. — Только сейчас не мое это дело. ОБХСС будет здесь разбираться. Моя задача найти убийцу Васильевой.

— Если только московский ОБХСС. Местному не по плечу, зубы сломает.

Когда мы вернулись домой, Андрей сказал:

— Нужна небольшая лаборатория. Где бы нам ее устроить?

— Фотограф у нас есть, у него можно. Только он холуй Абдуллы.

— Не подойдет, — отрицательно покачал головой Котлов.

— Юра же фотографией занимается! — осенило меня. — Лавины снимает, снег, разрезы... Что же лучше! У него тоже оборудовано, и он один.

Решили поговорить с Юрой.

5

Юра Амарян пригласил нас к себе.

— Посмотрите, как я живу, — говорил он Котлову, — если интересно, могу показать свое хозяйство, спасательное и приборы. Кофеварка у меня неплохая.

Мы прошли по подвальному коридору мимо проката лыж, мимо железной двери спасательного фонда, на которой крупно изображен спасательный знак (обведенный красным квадрат, внутри которого красуется Ушба [15] на фоне синего неба, а под ней надпись: «Спасательный отряд». И красный крест в правом нижнем углу). Юра открыл ключом дверь с таким же знаком, только с надписью «Начспас». Тут было две комнаты с окнами под потолком; в первой Юра жил, а во второй работал. Там у него стоял стол с фотоувеличителем и еще один, заваленный бумагами письменный стол. Все стены обклеены фотографиями, на большинстве из них — дети и снежные лавины.

15

Ушба — одна из сложнейших вершин Кавказа.

Мы разместились в первой комнате, где, кроме кровати и тумбочки с телевизором, стояли диван и два раскладных кресла. Перед диваном — журнальный столик. Вдоль стены укреплены специальными прижимами шесть пар горных лыж самых разных размеров и достоинств. Они принадлежали его жене и детям. Ребята его недавно уехали, все зимние каникулы катались у нас.

— Я в этом районе работаю уже двадцать лет и с тех пор знал старика Хасана Бабаева. Когда я с ним познакомился, он не был стариком, ему, наверное, и пятидесяти не было. По моим подсчетам, он девятьсот пятнадцатого года рождения. Какая тут гражданская война? Что он, пяти лет, что ли, скакал на коне с шашкой в руках? Абдулла его старший сын, а ему сорок девять лет. Но нужен был герой, и вот Хасан начал стремительно стареть на моих глазах. Сначала ему за год шло три, потом пять и, наконец, десять. Старики ему говорили: «Хасан, когда я женился, ты еще подпаском был. Почему же мне семьдесят лет, а тебе девяносто?» И бедный старик отвечал, что это Абдулла так считает, а он сам неграмотный. Хасан прятался от Абдуллы, зарывался в сено, когда тот приезжал. А сын его находил, надевал на него новую черкеску и вез сидеть в президиуме или выступать. Старик ни слова не знал по-русски. Вытащат его на трибуну, он скажет несколько слов, а Абдулла с полчаса переводит.

Теперь все молчат, не только старики, но и молодые. Все у Абдуллы в кулаке, пикнуть никто не смеет. Так иной раз хочется встать и сказать молодым ребятам: «Чего вы боитесь?! Вы же не рабы!» Но выступить против него — значит потерять работу, мало того, придется уехать отсюда. Все, что я о нем говорю, ему моментально передают. Я здесь последний год. Защищусь так, чтобы никто из них не знал, где и когда, и уеду в Москву. Его дружки и прикончить могут, я за детей стал бояться.

Я вижу в этом большое социальное зло. Ведь местные ребята не успевают еще подрасти, а уже знают, что вранье живет и процветает, что правды нет и быть не может, что так устроена жизнь — на воровстве, на взятках, на силе, на страхе.

Когда Юра разлил кофе и мы втроем собрались у столика, Котлов спросил:

— Как я понял, вы здесь круглый год живете?

— Да, осенью и весной обычно в Москву выбираюсь.

— В ноябре, в середине ноября, вы здесь были? — Он смотрел в окно, за которым в свете фонаря был виден падающий снег.

— Весь ноябрь был здесь и до сегодняшнего дня. В ноябре тут проводилась республиканская альпиниада. На праздники, седьмого и восьмого ноября, погода была плохая, ждали десять дней. Восхождение удалось сделать семнадцатого и восемнадцатого ноября. Поднялись на вершину девять человек, а в газетах двести шестьдесят. Тоже работа Абдуллы. Кому нужны эти цифры?! Это вранье!

— Неужели он сам поднимался на вершину? — посмотрел Котлов на Амаряна.

— Выходил во главе колонны, помахал флагом, но высоко не поднимался, сидел в гостинице. А после возвращения альпинистов его снимали в кино и он проводил митинг.

Так... Абдулла получил алиби, насколько я понимаю. Мы невольно переглянулись с Андреем.

— Юрий Михайлович, — продолжал он, — я вам сейчас покажу фотографию спортивной сумки. Посмотрите на нее внимательно, не видели ли такую у кого-нибудь из местных.

Котлов вынул фотографию и протянул Амаряну. Юра взял, посмотрел и отрицательно покачал головой:

— Нет, не припомню. Сумка обыкновенная... Не обращал внимания.

Я тоже посмотрел фотографию. Длинная сумка из современной клеенки и со словом «Спорт». Таких много.

— И еще один вопрос, Юрий Михайлович, — не успокаивался Котлов. — Вы не припомните, никто из ваших знакомых не бывал на охоте в сентябре — октябре? Никто не добывал улара?

Амарян давно уже понял, с кем имеет дело, хотя и делал вид, что ведет светскую беседу на интересующую гостя тему, и тут наконец Андрей представился:

— Вы меня извините, что я сразу не сказал вам, я из МУРа, оперуполномоченный, веду расследование.

— Да, я это уже понял, — ответил начспас. — В сентябре я как раз был в Москве, а вот в октябре Абдулла с очень высоким московским начальством и со своим братом летал на вертолете стрелять туров. Якобы отстрел в научных целях. На подхвате у них были Толик и Шамиль. Шамиль прекрасный охотник! Наследственный, можно сказать. Он уларов приносил в свое время, а его бывает труднее добыть, чем тура. Правда, это давно было, теперь у него руки трясутся, да и улар под запретом. У нас тут строго. Только, к сожалению, не для всех. Шамиль у Абдуллы в неграх — поднести, принести, шашлык зажарить... Что они добыли — не знаю, вертолет здесь уже не садился. Да ведь все равно бы не сказали: браконьерствуют. Если и имели лицензию на одного тура, то завалили пять.

— Вы знакомы с Голубевым. — Андрей, наверное, видел их вместе. — Скажите, что за человек Голубев?

Я сидел, слушал.

— Что Голубев? Любит горы и лыжи. Человек образованный и, я бы сказал, талантливый. Понимаете, он тонко чувствует. Тут он как-то стихи читал, так чуть ли не целый час. Самолюбивый, тщеславный, но, в общем-то, неплохой человек. Видимо, хороший специалист. Только не нравится мне его контакт с Абдуллой. Ведь видит, с кем имеет дело, понимает и все равно... При нашем ажиотаже, когда так трудно достать путевку, люди ищут любые способы... А тут эта Катя... Она моложе его лет на двадцать. Впрочем, трудно сказать, эта женщина не имеет возраста. Все при ней, лицо, фигура, волосы, вкус... И не глупа. С ней и поговорить приятно. В большом порядке женщина!

— А Кораблевых вы знаете?

— Конечно, кто же их не знает. Наши барды.

— Как вы думаете, могут у них быть какие-нибудь дела с Абдуллой?

— Вряд ли... — задумался Юрий Михайлович. — Хотя... Николай-то бывал у него в коттедже. Слава об этих вечерах идет... не очень... Когда Коля без жены приезжал, он там бывал. Бы-вал... — многозначительно протянул Амарян. — Я туда не хожу, но наслышан...

— Что же там такое особенное происходит? — поинтересовался Андрей.

— Сам не видел, сплетничать не хочу, — ответил начспас.

Котлов попросил Юру рассказать о его приборах, и начспас показал свои электронные самописцы. Многое из того, о чем они говорили, я не понял. Не моих птичьих мозгов это дело. Если по-простому, то можно объяснить так: на лавинных склонах поставлены стальные арматурные вышки, а на них датчики, регистрирующие скорость и давление сходящей лавины. Как только лавина начинает сходить, датчики автоматически включаются и передают эту информацию самописцами. Это позволяет изучать лавину как бы изнутри.