Два путника в ночи

Джон, опрокинувший стакан, задыхался и напоминал рыбу, вытащенную из воды. Зоня ткнул кусок хлеба в его широко разинутый рот.

– Хорошо сидим! – вздохнул растроганно. – Эх, ребята! Да, если подумать, что человеку надо? – Он посмотрел на друзей. – Мир, дружба! Кирюша, переведи! – обратился к Кириллу Семеновичу.

– Ви нид пис! – сказал тот.

Американец посмотрел на него посоловевшими глазами и кивнул.

– Энд френдшип!

Американец снова кивнул.

– Все народы – братья! – подвел черту Зоня и потянулся за бутылкой.

– No, no! – Джон замахал руками. – No!

– Обижаешь! – укорил его Зоня, разливая водку по стаканчикам.

Мужчины выпили. Несчастный американец уже не пытался протестовать. Вовчик повалился на спину, подложил руки под голову, задрал ногу на ногу – ловил кайф. Джон тоже прилег рядом и закрыл глаза.

– Видишь, как хорошо! – сказал Зоня. – Надо уметь расслабляться. Снимать стресс.

Жена американца и тинейджеры подошли к живописной группе. Жена затормошила мужа и залопотала высоким гнусавым голосом. Дети тупо смотрели на пьяного отца. «O’kеy, – бормотал американец, не открывая глаз. – O’kеy! I am o’kеy, Jenny! Don’t worry! I am fine!» [12]

12

O’key! I am o’key, Jenny! Don’t worry! I am fine! (англ.) – Я в порядке, Дженни! Не беспокойся, я в порядке!

– Садись! – пригласил Зоня, протягивая ей стаканчик с водкой. Женщина растерянно взяла.

– Кирилл! – позвала негромко Прекрасная Изольда.

– Иду! – Кирилл Семенович вскочил и рысцой устремился к супруге.

– Куда? – Зоня протянул руку ему вслед, но тот даже не оглянулся.

– Видала? – Римма выразительно посмотрела на Людмилу.

– Видала! – в тон ей ответила Людмила.

Группа, оставшись без лингвистической поддержки Кирилла Семеновича, распадалась на глазах. Американка, нагнувшись, поставила свой стаканчик на пол, расплескав при этом водку, и стала поднимать мужа. Дети стояли рядом. Она обернулась к ним, что-то сказала, и они стали ей помогать. Джон не хотел вставать, но семья не сдавалась.

– Да оставь ты мужика, – с досадой сказал Зоня. – Он же мужик! Мэн! Сам придет. Погуляет – и придет.

– Sorry! – резко сказала американка, отпихивая Зоню и ставя на ноги мужа.

Все смотрели вслед маленькой женщине, на чьи узкие плечи опирался долговязый Джон. Тинейджеры несли купальные полотенца. Семья направилась в гостиницу.

– Вот она, бабская доля, – вздохнула Людмила. – Что там, что здесь!

* * *

– Игорь Дмитрич, – обратилась Светка к подошедшему Игорьку, – тут группа решила… Мы хотим попросить вас почитать нам книжку, то есть не почитать, а сразу перевести вслух.

– Какую книжку? – спросил Игорек.

– Покажи книжку! – приказала Светка Интеллигенту, и тот послушно протянул свою книжку Игорьку.

– «Камасутра», – прочитал Игорек.

– Так переведете?

– Ну… – начал Игорек, – вообще-то… можно, но ведь у нас совсем нет времени. Вы же помните, что сегодня мы идем на «Рамаяну»?

– А никто и не идет, – сказала Светка.

– Почему?

– Так за свои ж деньги!

– Но если идет вся группа, то билеты со скидкой.

– Никто не идет, – повторила Светка. – Только Изольда с мужем.

– И я! – сказала важно Антон.

– И ты? – удивилась Людмила. – И не жаль тебе денег?

– Отвечаю! – Антон вздернула подбородок. – Я никогда больше сюда не приеду и поэтому хочу… эта… вынести отсюда все…

– Все самое ценное, – подсказала Римма.

– Вот именно! А что, нельзя?

– Можно, можно. И даже нужно! Иди, потом расскажешь, – сказала примирительно Людмила.

– А мы тебе – про «Камасутру», – добавила Римма.

– Очень надо! – буркнула Антон.

* * *

Они познакомились в молодежном спортивном лагере двенадцать лет назад. Римма попала туда случайно – подвернулась путевка, и отпуск был на носу, хотя спорт интересовал ее мало. Скорее спортсмены. С Людмилой она подружилась еще по дороге во Владинку, где располагался лагерь. Что было удивительно, ибо в силу высокомерия, нетерпимости и «раздвоенного язычка», по выражению одного из пострадавших, Римма плохо сходилась с людьми. Дружба предполагает усилия, а ей было лень. Но дружить с Людмилой было легко. Была она мягкого нрава, спокойной и приятной девушкой, похожей на ангелочка в кудряшках с бабушкиных рождественских открыток – пухлые щеки, маленький ротик и круглые фарфоровой голубизны глаза. Они и поселились в одной палатке.

Антонина присоединилась к ним в самом конце их лагерной жизни. Или «срока»? «Срок» и «лагерь» слова почти родственные. Она не могла присоединиться раньше, так как, будучи лидером, хоть и неформальным, с сильно развитым классовым инстинктом, презирала пассивно-безыдейное «болото». А Римма и Людмила как раз и были тем самым болотом.

Антонина стремилась в лидеры, но… Что такое лидер? Это – широта натуры, видение перспективы, беспринципность и слабое представление о морали, что, собственно, одно и то же. Антонина же была мелочно-принципиальна, честна до идиотизма, труслива и обладала гипертрофированным чувством долга. Ее постоянно выбирали в различные комитеты и комиссии, от которых все остальные открещивались всеми правдами и неправдами. Ей нравилось организовывать, стоять во главе, призывать, составлять планы мероприятий и отчеты. Бесценный в коллективе человек! Коллеги использовали ее на всю катушку, но при этом, мягко выражаясь, недолюбливали. Не любить того, кого стрижешь, заложено в человеческой натуре, не так ли?

Римму Антонина сразу же возненавидела за нежелание вскакивать с постели в семь утра и радостно бежать на зарядку.

– Зарядка? – спросила Римма в первый же день, когда Людмила попыталась растолкать ее. – Что я, идиотка? – Она перевернулась на другой бок, снова уснула и, щурясь на солнце, выползла из палатки только к обеду.

Там были и другие, презирающие зарядку, люди-совы, но именно на Римму обрушился гнев Антонины. На собрании отряда она взяла слово и сказала, что есть здесь отдельные личности, которые позорят… приехали, понимаешь, заняли место… на их месте другие бы! Парадокс!

Антонина не была оратором в отличие от лидера, который должен уметь говорить или хотя бы приказывать. Увы, ни того, ни другого от матери-природы ей не обломилось.

– Нашего Антона, – говорила Римма, – нельзя перебивать, а надо слушать очень внимательно и до самого конца, а потом уже соображать насчет смысла.

Антонину всегда и везде звали Антоном – и в детстве, когда она училась в школе, и в пединституте, и снова в школе, где она проходила практику, готовясь стать учительницей младших классов. Ко всему миру она относилась, как к неразумным первоклашкам, которых надо все время учить и направлять.

Молодежь в их лагере подобралась легкомысленная, горластая, недисциплинированная, и работы с ней был непочатый край. Антонина засучила рукава, подобрала себе парочку активистов и принялась составлять планы мероприятий, выпускать стенгазету, устраивать вечера самодеятельности, походы в лес, а также сочинять речевки и приветствия.

– Наша затейница, – называла ее Римма. – Железный Феликс! Красные бригады! Не буду ни танцевать, ни петь хором! – отвечала она на приставания Антона, которая считала своим долгом вовлечь «болото» в жизнь коллектива. – Принципиально! Не хочу и не буду.