Два вампира (сборник)

— «...И среди людей распространились нечестивость и блуд, и люди сбились с пути истинного...»

Немного помолчав, он продолжил:

— «...И, погибая, люди возопили, и их вопль вознесся к небесам».— Он снова остановился, медленно и горько улыбаясь.— А что до остального, Лестат, находящегося между строками, которые цитировал ты, и теми, что цитировал я... Это все ложь! Я учил их цивилизации. Я учил их знаниям о небесах и ангелах! Это все, чему я их учил. Тогда на земле не было крови, не было беззакония, не было чудовищных великанов. Это все ложь и ложь, осколки и обрывки, хоронящиеся во лжи!

Я бесстрашно кивнул, вполне уверенный в этом и прекрасно все понимая — понимая с точки зрения иудеев, которые позже так твердо верили в святость и закон, встречаясь в жизни с нечестивостью и злом... и снова и снова рассказывали об этих хранителях, этих учителях, этих ангелах — тех, что полюбили дщерей человеческих.

— В том не было магии,— спокойно произнес Мемнох.— Не было никакого колдовства. Я не учил их ковать мечи! Я не обучал их войне! Если другой народ земли обладал знанием, мне известным, я рассказывал им. Что, например, в долине другой реки люди знали, как косить пшеницу серпами! И что на небесах жили офанимы — ангелы круглые, как колесо, и что если эту форму воспроизвести в материи, если, к куску дерева прикрепить два круглых куска, то получится предмет, который может катиться!

Он вздохнул.

— Я потерял сон, я сходил с ума. Я изливал на людей знания, и они, измотанные, сгибались под их бременем, а я уходил в пещеры и вырезал на стенах свои знаки. Я изображал картины небес, земли и ангелов. Я изобразил Божественный свет. Я работал неустанно, пока каждый мускул моего смертного тела не начинал болеть.

Не в силах больше выносить общество этих людей, пресыщенный красивыми женщинами, я взял с собой для успокоения Лилию и удалился в лес. Я понимал, что должен поговорить с Богом в тишине.

Войдя под лесные своды, я рухнул наземь и лежал неподвижно, умиротворенный молчаливым присугствием Лилии и размышляя обо всем происшедшем. Я обдумывал доводы, которые намеревался изложить перед Господом, и то, как подкрепить эти доводы тем, что я узнал. Ничего из виденного мной у людей не могло заставить меня думать иначе. То, что я оскорбил Господа, потеряв Его тем самым навеки, и впереди меня ждет преисподняя вместо вечности, было реально и мне ведомо — и все эти мысли стучались в мои душу и сердце! Но я не мог изменить свое мнение!

Доводы, которые я намеревался представить перед Всемогущим, состояли в том, что эти люди стоят над природой и вне природы и требуют от Него все больших и больших знаний, и все, что я увидел, лишь укрепило меня в моем мнении. И то, как они проявляли интерес к небесным тайнам. И то, как они страдали и пытались найти оправдание этих страданий! Если бы только дать им знать о Создателе и причинах, по которым Он их создал... Все это было мучительно сознавать. И в самом сердце этой муки пылала тайна, вожделения.

Во время оргазма, когда мое семя проникало в женщину, я испытывал экстаз, напоминающий райское блаженство; я испытывал его только в отношении лежащего рядом со мной тела, и на какую-то долю секунды я понимал — да, понимал,— что мужчины не часть природы — они лучше, они соприродны богу и нам!

Когда люди пришли ко мне со своими смутными сомнениями — не царят ли повсюду невидимые монстры? — я ответил им отрицательно, ибо только Бог и Суд Небесный предопределяют все в этом мире, также и судьбу их душ в преисподней.

Когда они спросили, не будут ли непослушные мужчины и женщины — те, что не подчинялись их законам,— навеки брошены после смерти в огонь — очень распространенное среди них поверье,— я пришел в ужас и сказал им, что Господь никогда не допустит такого. Обрекать только что рожденную душу на вечное наказание в огне? Это отвратительно, сказал я им. И снова я им напомнил, что они должны благоговеть перед душами умерших, чтобы облегчить и собственную боль, и страдание этих почивших душ, и что, когда придет смерть, не надо бояться, а следует с легкостью сойти во мрак, не выпуская из поля зрения сияющий свет жизни на земле.

Я говорил все эти слова, потому что просто не знал, что сказать.

А богохульство... Я действительно в нем повинен. И какова же будет теперь моя участь? Я, почитаемый учитель, состарюсь и умру, но, прежде чем это произойдет — или прежде чем мор или дикий зверь еще раньше оборвут мою жизнь,— я буду запечатлевать на камне и в глине все, что возможно. А потом я сойду в преисподнюю и стану созывать к себе души и говорить: «Взывайте, взывайте к небесам!» Я научу их обращать взоры вверх. Я скажу им, что там сияет свет!

Он перевел дух, словно каждое слово обжигало его болью.

Я стал опять тихо цитировать Книгу Еноха:

— «А теперь созерцайте, как стенают души умерших, готовящиеся войти в небесные врата».

— Да, ты знаешь Священное писание, как настоящий дьявол,— с горечью произнес он; лицо его при этом выражало такую печаль, такое сострадание, что в насмешке, вложенной им во фразу, не осталось ни капли яда.— И кто знал, что такое может случиться? — вопрошал он.— Кто знал? Да, да, я стану укреплять преисподнюю, думал я, пока те стоны не разрушат небесные врата и не снесут их до основания. Если души, находящиеся у тебя во владении, способны развиваться, то они. способны когда-нибудь уподобиться ангелам! Одна эта мысль позволяла мне надеяться обрести власть над забытыми Богом.

— Но Господь не дал этому произойти, верно? Он не дал тебе умереть в бренном теле.

— Да. Но Он также не наслал и Потоп. И все, чему я учил, сохранилось. Что-то превратилось в легенды, что-то перешло в Священное писание, но, главное, следы моего пребывания на земле сохранились. Остались ремесла, которым я научил людей, (>сталась способность человека к развитию; люди узнали, что события подчиняются логике, а не волшебству и что даже к тайнам небес души людей, возможно, смогут когда-нибудь приобщиться. Рано или поздно души приобщатся и к этому.

— Но как ты выбрался оттуда? Что случилось с Лилией?

— Лилия? Ах, Лилия. Она умерла в почете, супруга божества. Лилия,— повторил он, предаваясь воспоминаниям, снова делающим ее близкой.— Моя Лилия. Изгнанная и связавшая свою судьбу с Богом.

— К тому времени, когда это произошло, Господь уже забрал тебя? — спросил я.— Положил конец твоим деяниям?

Какое-то мгновение мы пристально смотрели друг на друга.

— Все не так просто. Я пребывал там около трех месяцев, когда однажды проснулся и увидел пришедших за мной Михаила и Рафаила, которые отчетливо произнесли: «Господь требует тебя к себе».