Двадцать три часа

Истинным потерпевшим в этом деле был годовалый ребенок. И ради него все пошли на оправданный риск и жертвы. Его нужно было найти как можно скорее.

Юрка решился.

— Вы все уже знаете, товарищ майор?

Следователь прищурился.

— Знаю? — переспросил он. — Сдается мне, ты знаешь побольше моего, лейтенант. Или нет?

Юрка покраснел. Что ответить, он не нашелся не сразу.

— Вы тоже решили, что она про похищение врет?

Следователь вдруг улыбнулся.

— Это же было очевидно с самого начала, парень, — дружелюбно сказал он. — Или почти очевидно. Ты же первый нашел коляску. Ты даже правильно задал вопрос.

— Когда? — оторопел Юрка. — Какой вопрос? Кому?

— Насчет закрытой коляски, — пояснил следователь. — Ты верно заметил, все ты верно заметил, если ребенка из коляски достать, то, держа его в руках, коляску закрывать неудобно и бессмысленно. Только выводов верных не сделал.

— Но шеф... то есть, я хотел сказать, полковник Красин сразу понял, что она причастна?

У следователя был суровый вид, наверное, из-за густых, «брежневских» бровей, а еще он был относительно, по Юркиным меркам, молод — около сорока лет, но уже совершенно седой. А взгляд у него был усталый и умный, и следователь совершенно не собирался обрушивать на повинную Юркину голову праведный гнев сотрудника органов юстиции.

— А вот это, лейтенант, уже оперативный опыт, — он, все еще улыбаясь, снял со спинки стула куртку и стал одеваться. — Поработаешь и поймешь, что женщина, у которой украли ребенка, так себя не ведет. Правда, за этот опыт ты дорого заплатишь... молодостью, — с грустью добавил он, — но, понимаешь ли, оно того стоит. Быть тебе отличным опером, лейтенант. Одевайся, поедешь с нами.

Глава седьмая

Пока Юрка бегал, сшибая сонных коллег, по зданию ОВД — то в туалет, то за курткой, то за фотоаппаратом, потому что единственный эксперт свалился с ног от усталости еще два часа назад, — группа постепенно собиралась. Возглавлял ее неутомимый Лагутников, который выстраивал отловленных оперов в коридоре и ласково подбадривал мотивирующими матюгами. Впечатление было такое, что сам он всю ночь благополучно продрых, настолько он был свеж и бодр. С Лагутниковым ненавязчиво перелаивался сонный Андрей.

Юрка выпил чей-то холодный кофе, забежал в кабинет к Красину — за переходником — и был одарен бутербродом с салом. К сожалению, Юрка немного утерял бдительность. Он присоединился к остальным в коридоре, довольный и гордый — потому что на него смотрели как на героя, — а Лагутников, которому слава приелась еще лет десять назад, смотрел на бутерброд. Пока Юрка выгибал грудь, как тощая модель на подиуме, Лагутников, недолго думая, изъял у него даже не надкусанный бутерброд и схавал его раньше, чем Юрка успел возразить.

— В большой семье, — важно сказал Лагутников с набитым ртом, — ничем не щелкай. Даже среди своих.

Голодный Юрка усвоил еще один урок, а потом появился Никольский в компании бледной Плотниковой, и все высыпали на улицу и расселись по машинам.

По городу уже ходили редкие прохожие, администрация выгнала на расчистку коммунальщиков. Водитель машины, в которой ехал Юрка, долго материл ползущий снегоочиститель, пока, наконец, ему не удалось обойти его на перекрестке. Удивительно, но на полицейскую процессию никто не обратил особого внимания.

Тишина была и в подъезде. Только возле занесенной снегом лавочки их ждала Анна Минкина.

Заходили в квартиру, как при покойнике. Юрка удивился пришедшему в голову сравнению, но промолчал. Он аккуратно исполнял команды следователя и фотографировал все, на что ему указывали, начиная с прихожей. Лагутников нетерпеливо топтался возле кухни. Хотя большая часть оперов рассосалась по подъезду с повторными опросами, народу в квартире все равно было немало: Никольский, следователь, сам Юрка, Минкина, Плотникова, Андрей и еще один опер из Глебово, потом кто-то привел недовольных понятых, как раз тех, которые «ничего не знали», из соседних подъездов. От понятных пахло возлиятельными выходными. Понятые и Минкина брезгливо смотрели друг на друга и на то, как Андрей и опер из Глебово изымают из мусорного ведра улики. Плотникова сидела, опершись локтем о кухонный стол, и вроде бы даже спала.

Когда закончили с кухней — Юрке показалось, что прошло часа два — и с лестничной площадки пригнали оперов для описания, перешли в комнаты.

Юрка уже знал, что там увидит, остальные же смотрели в растерянности. Первой голос подала Анна Минкина:

— А где же ребеночек-то?

— Где ребенок? — обернулся Никольский к Плотниковой. — Наталья Владимировна, это к вам был вопрос. Ваш сожитель уже задержан, его сейчас везут сюда. В ваших интересах начать говорить как можно скорее.

— Я не знаю, — раздельно произнесла Плотникова. — У меня украли ребенка.

— Эту историю мы уже слышали, — кивнул Никольский. — Мы даже допускали, что у вас действительно похитили ребенка неделю назад, и все это время вы выжидали, не обращаясь в полицию, опасаясь, что ребенка убьют похитители. Только вот — видите ли, даже в нашей заднице мира есть семьи побогаче и тоже с детьми. Ни у вас, ни от вас, ни от вашего сожителя ничего нельзя требовать: ни денег, ни действий. На вас даже нельзя свалить преступление — слишком плохо вы заметаете следы. А идиотов мы ловим достаточно быстро.

Плотникова села на накрытый блестящим покрывалом разложенный диван.

— В ваших интересах начать говорить до того, как вам будут предъявлены обвинения, — заметил следователь. — В таком случае вам будет зачтена явка с повинной. Даже скорее всего зачтена.

Он кривил душой, и это поняли, конечно же, все опера. Возможно, даже и Анна Минкина. Она вдруг всхлипнула, развернулась и выбежала из комнаты.

— Что с ним случилось, Наталья Владимировна?

— Вы продаете вещи, сложили кроватку, — добавил Никольский. — Вашего ребенка в вашей жизни больше нет. Так что же произошло?

Повисло молчание. Юрка смотрел на дешевые электронные часы, миганием отмерявшие секунды. Одна, другая, третья...

Десятая...

— Я не виновата, — усталым шепотом сказала Плотникова. — Это он виноват. Он. Он убил его. Это была не я.

***

— ...Это была не я.

Юрка нажал «Сontrol+S», опасаясь, что даже бездушный компьютер откажется воспринимать напечатанное.

— Он пришел домой выпивший, мы поругались. Не помню, из-за какой-то ерунды.

Такое начало Юрка слышал уже сотни раз. Конец всегда был разным. Сегодня Юрка узнал еще одну возможную развязку бытовой ссоры.

— Потом он меня ударил.

Это тоже было знакомо. «Преступления, совершенные на бытовой почве», преступления разной тяжести. От побоев до статей сто пять, сто девять, сто одиннадцать Уголовного кодекса… и многих других.

— Ребенок проснулся, заплакал. Мы, кажется, сильно кричали. Потом Гришка схватил ребенка, ударил его по голове и бросил на диван.

Какое-то время Плотникова и Легков еще ругались, и кто-то из них обратил внимание на то, что малыш уже не плакал, а тихо стонал. Легков завернул ребенка в одеяло и отнес в ванную, включив воду, чтобы заглушить для соседей стон.