Двадцать три часа

Юрка почувствовал обиду. Про Минкину узнали и без его беготни.

— Сожитель ее работает в охране, вахтой. Машины у них нет, особо не шикуют, отношения узаконивать не спешат. Семья довольно типовая... Теперь о том, что с коляской. Укатили ее за то время, что Плотникова была в магазине, — тут Никольский опять посмотрел на Юрку, а потом — на поддержавших его версию Дядю Степу и Лагутникова. — Если она, конечно, не врет. Трудно сказать наверняка, знал ли похититель, куда вез коляску, мог везти и наугад. В конце концов, бросить ее он мог в любом месте, да хоть за любой дом закатить, следы так и так бы остались. Затем, — он опять коротко закашлялся, — он достает ребенка, закрывает коляску, оставляет ее и вылезает через окно. Судя по оставленным следам, действительно вылезал с ребенком. Тоже вопрос спорный в смысле логики, если бы кто увидел, что он вылезает из окна с годовалым ребенком, внимания случайных свидетелей он бы куда больше привлек, чем если бы просто вышел, пусть даже и из заброшенного дома.

— Товарищ подполковник! — вдруг протянул Дядя Степа. — Может, он так по-бабьи шел потому, что у него живот болел?

Вопреки Юркиным прогнозам, никто не засмеялся, и он понял, что на оперативном совещании рассматриваются любые версии.

— В окно, думаешь, срать полез?

Дядя Степа пожал плечами. Никольский отмахнулся. Дядя Степа был неплохим участковым, за порядком следил отменно, а вот как оперативник подкачал.

— Окно — самое слабое место. Он местный, про дом знал? Но тогда должен был знать и то, что на Вокзальной даже ночью людей можно встретить. Был риск, что Плотникова уже подняла шум и его уже ищут. Но он вышел в толпу и затерялся, единственный, кто обратил на него внимание, это Якушев. Что еще? На станции он билет не покупал, может, у него проездной, а может, и зайцем поехал, хотя с ребенком — вряд ли. Автобусы из-за снегопада не ходили, у таксистов тоже пусто.

— Посторонний бомбила подобрал? — спросил Андрей.

— На глазах у наших? — удивился Никольский. — В больницу с побоями никого за последние шесть часов не поступало. Туда вообще никого не поступало, кроме алконавтов и рожениц. Или у него была машина, или его кто-нибудь ждал, или он уехал на электричке либо на Глебово, либо на Трещотки, и тогда почти сто процентов, что у него проездной, или он до сих пор еще здесь.

— Наркоман какой-то, — пожал плечами Андрей. — Чем больше данных, тем сильнее желание проверить диспансеры.

— Вот и проверь, — распорядился Никольский. — Инициатива — она по отношению к инициатору обычно проявляет садистские наклонности. Токарев и Лагутников займутся проверкой своей версии — с любовником.

— Ночь на дворе! — взвыл Лагутников. — Кроме как хрен в фуражки, ничего не получим!

— Ты участковый или где? — спокойно спросил Никольский. — И плевать, что участок не твой. Опросишь соседей, кто еще трезвый. Выполнять.

Глава четвертая

Юрка вместе с тихо матерящимся Лагутниковым вышел в коридор, за ними — Андрей. Перспективы им всем троим рисовались мрачные.

— Витек, — спросил Андрей, — ты как считаешь?

— Насчет наркомана? — серьезно ответил Лагутников. — А возможно.

Андрей кивнул. Опыту Лагутникова он доверял. Юрке оставалось только смириться.

Снег совсем утих, и город спал, укрытый белой простыней. «Как покойник», — подумал Юрка. Фонари отбрасывали ледяные пятна, и казалось, что улице куда холоднее, чем было на самом деле.

Юрка поежился. Он шел за Лагутниковым, стараясь согнать накатившую сонливость. Он посмотрел на смартфон — третий час. С момента похищения ребенка прошло уже шесть часов. Юрка представил, сколько людей сейчас лишится сна, сколько разговоров будет завтра, а с виду, пока не взойдет тусклое зимнее солнце, так и будет казаться, что город мирно отдыхает, не ведая ни забот, ни тревог...

Юрка знал, что сейчас проверяют машины, автобусы, маршрутки, поднимают водителей, диспетчеров, контролеров электричек, что, несмотря на глухую ночь и кажущееся спокойствие, машина розыска уже завертелась. Ищут не только похитителя, но и ребенка, хотя лично ему, Юрке, о ходе розыска не доложили. Он был только маленьким, но очень важным винтиком, и он выполнял свою работу через усталость и подкравшийся голод.

Юрка случайно стал полицейским. Проучившись год на перспективном факультете в филиале государственного университета федерального центра в Глебово, он однажды проснулся и понял, что совершенно не хочет быть программистом. Что у него все отлично получается, что его ждет, возможно, какой-нибудь крупный и шумный город, а быть может, Питер или даже Москва, стильный офис, где можно поваляться на больших и мягких бескаркасных креслах. А если очень повезет, то он сможет скатиться по горке со второго этажа на первый, а потом зайти в караоке-бар прямо в разгар рабочего дня. И все это было почти что реальным… но каким-то чужим, не его. В ностальгию по родине Юрка не верил, прекрасно зная, что это больше иллюзия и самообман. Дело было в его профессии. Ему все удавалось, но это не приносило радости. Заниматься нелюбимым делом Юрка не хотел.

И тогда он подал документы на юрфак, вспомнив, как в детстве пересматривал нещадно зажеванные кассеты с детективными фильмами. Расхитители социалистической собственности, шпионы и ушлые домушники, против которых настоящая команда профессионалов. «Служба дни и ночи». Уже на втором семестре все показалось немного иным, а потом и вовсе растаял романтический флер розыска, но Юрка не жалел. Ни о Цюрихе, навсегда оставшимся далеким и чужим, ни о хорошей зарплате разработчика мобильных приложений. Он любил свою работу и знал, что она кому-то очень нужна. Не всем и не каждому, и это было хорошо. Но тем, кто нуждался в Юркиной помощи, он был готов помогать.

Даже сквозь усталость. И только сейчас Юрка понял, что это непонятное, странное, слишком громкое для тихого Селезнево дело в его карьере, возможно, самое-самое значимое. Не потому, что Юрка сможет себя проявить, а просто потому, что в Селезнево спокойно.

Потому что они, полицейские этого городка, и Юрка в том числе, хорошо делают свою работу.

Лагутников как подслушал.

— Ладно, — успокоил он Юрку, — у шефа, ясен хрен, сало приныкано. Придем, он поделится.

Юрка сглотнул. Он был совсем не против сала, он был очень даже за, но знал, что стоит ему сожрать ароматный, тающий на языке кусочек, как тут же окончательно захочется спать, и тогда никакой кофе не спасет.

— Моя как раз гуся поставила, — продолжал Лагутников. — Я уже и поллитра дос...

— Виктор, — в сердцах попросил его Юрка, — слушай, будь другом, захлопни пасть.

В подъезде воняло кошками и мышами одновременно. Кто-то устало рыгал, но, прислушавшись, Юрка понял, что это всего лишь голубь.

Дом был старый, пятиэтажный, с тремя квартирами на каждом этаже. В ночное время полагалось ходить по двое — впрочем, не в ночное тоже, — но не в ночное время чаще нарушались инструкции.

Уже на первом этаже нужного им подъезда случился облом. В одной квартире им никто не открыл, в другой, судя по звукам, активно сношались до их прихода, а потому пробормотали через цепочку «не, мы их ваще не знаем» и вернулись к прерванному половому акту. В третью Юрка долго звонил, а получил только глухую бабку, которая назвала Лагутникова «мальчиком» и сообщила, что «ента сучка живет этажом выше».

Согласно адресу, Плотникова тоже жила этажом выше, но Лагутников, ворвавшийся в квартиру «ентой сучки» как матрос на штурм Зимнего, тут же покрылся красными пятнами. Бабка непочтительно отозвалась об известной на весь город акушере-гинекологе, усталой женщине лет пятидесяти пяти, и Лагутников долго извинялся, что ему в принципе было несвойственно.

Доктор понимающе восприняла их визит, даже пригласила выпить кофе. Отказываться они не стали.

— Нет, друзья, эту девочку я не знаю. Живут... а я дома бываю? — засмеялась она. — Только что, час назад, с очередных сложных родов. Надеялась, что хоть пару часов посплю, пока снова не вызвали. Периодически ссорятся, конечно, у всех бывает.

— Вера Игоревна, а что на вас бабка обозлилась? — спросил Лагутников. — Вы же святой человек.

— Где роды, там и аборты, — опять улыбнулась Вера Игоревна, — а Евдокия старуха набожная.