Двадцать

Мне было наплевать. Пусть подозревают. Глупость какая. Скрывать нечего. Я не виновата ни в чем. Женю уводят, а я вслед ему смотрю и слезы глотаю. Я даже позвать его не могу, подойти не могу, за руки взять.

– Совести у тебя нет, мама. Совести! Как ты могла! Позор! Теперь все знают об этом позоре!

– А то что твой отец все оставил своей любовнице не позор? – крикнула я, не сдержавшись.

Как в тумане лицо Леры все в слезах, подруга ее, которая за плечи держит и уводит, лица родственников, каких-то знакомых, соседей. Все они с презрением, с ненавистью смотрят. Меня адвокат под руку увела, домой довезла.

– Могу помочь с делом о наследстве. Оспорить можно. Тем более все вместе нажито было, когда женаты были.

Киваю, а сама не слышу ничего, не понимаю. У меня в груди камень, мне кажется, я от тяжести к земле пригибаюсь.

– Пятнадцать лет…, - шепчу едва слышно и смотрю сквозь нее. Он выйдет мне будет под шестьдесят. Я бы эти пятнадцать лет на все наплевала и любила его. Сколько могла и как могла. Плевала бы на всех. На осуждение на взгляды косые. Я бы за руку его держала никого не стыдясь. Разве любви нужно стыдится?

Мне кажется, у меня жизнь с мясом вырвали.

– Будут апелляции, можно что-то постараться сделать. Но меньше десятки вряд ли дадут. Это если б чудо случилось, свидетели нашлись или не знаю. Хоть что-то. Насчет наследства подумайте.

Я мутным взглядом на нее посмотрела. Чудо? Чудес не бывает. Не было и никогда не будет. Единственное чудо это то, что я в этой жизни встретила Женю и узнала что такое по настоящему любить.

– Мне платить вам нечем.

Прошептала я и медленно выдохнула, чувствуя, как отпускает слабость и тошнота. Как наконец-то проясняется немного в голове. Жена обернулся где-то в самом конце коридора и я закусив губу чуть не завыла.

– А мы бы отсудили и тогда заплатили бы.

– Я подумаю.

– Подумайте.

***

– Ира!

Вскрикнула, потому что не узнала ее в том скелете, который лежал на постели с впалыми глазами, под капельницами. Она на себя не походила. Синяя вся, губы белые почти. Руки дрожат. Неужели человек может вот так измениться за какие-то считанные дни. Суд ее видно подкосил, окончательно сломал.

– Лена, садись, садись рядом.

А мне стыдно у меня сердце сжимается. Я нашу последнюю встречу помню. Села рядом на стул. Водичку ей поставила, пакет с апельсинами в стол положила.

– Лена…пообещай мне, что его не оставишь. Пообещай!

Смотрю на нее и понять ничего не могу, что случилось, почему она такая, почему руки мои сжимает. Что сказать хочет. Потому что в глазах намного больше. Они наполнены слезами и адской тоской.

– Больше некому. Он один остался. Анька не в счет. Его посадили он теперь ей не нужен. Позаботься.

– Ты сама позаботишься, вот выйдешь отсюда.

– Не позабочусь… Конец это, Лена, конец. Я говорю с трудом. Врачи даже в глаза мне не смотрят. Вчера аппараты все отключили. Потому что все…

– Что все? Что за глупости. Я сейчас я…

– Не надо. Я давно с сердцем страдаю. Давно. Все что могли сделали. Операцию нельзя гемоглобин на нуле, опухоль нашли в желудке. Лена… я сейчас ничего о том говорить не буду. Я только попрошу тебя не бросать его.

Она еще что-то говорила. Голос срывающийся, тянущийся, как будто на последнем издыхании. И я чувствую, что правда это…не долго осталось, как будто крылом ее серым уже накрыло, как будто одной ногой уже не здесь.

– Вот…ключи бери и ко мне иди. Я знаю, что гад твой проклятый что он ничего не оставил. Знаю. И как дочь на тебя смотрела видела. Нигде места тебе нет. Иди ко мне жить. Никто не прогонит. Дом мой, присмотришь заодно.

Киваю, а сама ног не чувствую, сил нет даже стоять. Как будто удар за ударом обрушиваются. Словно уносит меня каким-то смерчем.

– Я последний раз говорила с ним. Говорила. Сказал, что не виноват, сказал, что любит тебя, Лена. Не знаю… понять не могу как это все. Но он любит. Сын мой сказал мне, что любит.

Она вдруг закашлялась и задыхаться начала, медсестры прибежали, меня вытолкали, дверь закрыли. А я крики слышу, хрипы, они что-то говорят, бегают туда-сюда. Отхожу назад к стене. Тяжело стоять, сесть хочется прямо на пол. Сесть и с места не двигаться.

Врач в палату зашел. А потом через какое-то время вышел. Меня взглядом поискал. Не хочу чтобы подходил. Страшно даже смотреть на него.

– Мне очень жаль…Мы ей не говорили. У нее опухоль последней стадии, метастазы по всему организму. Сердце не справилось. Свидетельство вам выдадут завтра вместе с телом. Приходите в десять утра в морг. Вы же родственница, да?

Киваю, судорожно глотая горький воздух, не веря тому что слышу.

– Она же молодая совсем…, - шепчу и сама себя не слышу.

– И такое бывает. Если бы раньше обратилась.

Развернулся и ушел. А я еще долго стояла возле стены, смотрела перед собой и понять не могла что со мной происходит. С места сдвинуться не могу. Пальцы разжала и на ключи посмотрела, потом снова сомкнула.

Родные прогнали… а Ира опять руку помощи протянула. В последний раз. Сотовый достала набрала адвоката.

– Добрый вечер. Я вас очень попросить хочу …знаю, что это будет трудно, почти невозможно. Я заплачу. Сколько скажете. Встречу с НИМ устроить можно? Одну. Короткую!

Глава 20

Мне нужно было его увидеть, лихорадочно нужно. До трясучки во всех конечностях. Самое сложное это сказать себе, что я должна держать себя в руках и понимать, что может быть мы не увидимся и у адвоката не получится выбить для нас встречу. Но я надеялась до последнего. Пока ждала звонка снова почувствовала как кружится голова. Вспомнились слова адвоката, но я не придала им значения тогда и сейчас тоже не особо даже думать хотела. Открыла календарик на сотовом, пролистала назад и остановилась. Не поняла...Два пропуска. Почему? Что не так? Снова в календарь. Два месяца задержек. Чертовых два месяца я не обращала внимание, что у меня ничего нет? Нехотя заставила себя выйти из дома и поплестись в аптеку. Скорее просто так, что просто убрать вероятность, которой в принципе и быть не могло. Где я, а где беременность? Просто даже мыслей таких быть не должно. Я после Леры ни разу не беременела. Хотя Артем хотел попробовать родить сына. Попытки, пару раз сдали анализы. Вроде оба здоровы, но беременность не наступала. Шли годы, а оно никак. А через пять лет мы даже думать перестали и не предохранялись больше совсем. Кто из нас с проблемой не волновало особо. Нет так нет. Артем занялся новыми проектами, я книгами и обоим стало не до ребенка. Так что я совершенно была уверена, что это не беременность. Скорей всего гормоны. Все же не девочка уже и у врача давно не была. Больше волновало здоровье мужа, не до себя было. Может яичник воспалился, живот недавно внизу потягивало. Наверное, вот-вот начнутся. Грудь болит, налилась. Обычно перед этими делами так всегда и бывало. Просто сбой какой-то, стресса тоже хватало. Но тест я купила. Пошла домой, не переставая поглядывать на свой сотовый, потому что до тоясучки и сведенных скул ждала звонка от адвоката. Прежде чем Женю увезут я хотела поговорить с ним. Увидеть последний раз перед долгой разлукой и сказать о маме. Мне почему-то казалось, что это я должна сделать. Рассказать ему, что ее последние мысли были о нем и только о нем. А еще успокоить, что похоронами я займусь. Правда даже не знаю каким образом, издательство кое-что выплатили, но это сущие копейки. Новым договором пока и не пахнет, особенно после скандала с судом.

Использовала тест, положила на раковину и пошла делать чай. Покрепче. Давление кажется снова упало. Последнее время это прям мучение с головокружением и предобморочным состояниями. Зазвонил сотовый и я тут же на него ответила.

– Да, здравствуйте. Очень ждала вашего звонка.

– Здравствуйте, Елена Анатольевна, я с хорошей новостью мне удалось договориться о свидании. Пришлось немного изловчиться и кое с кем пококетничать, но свидание у нас в кармане.

– О, Боже! Когда?

– Завтра рано утром. В восемь будьте уже возле СИЗО я вас проведу. Если что вы...его мать. Простите, что именно так...но вряд ли бы мне не задали вопросов если бы я сказала, что жена. Так было проще.