Двадцатые

Сегодня, когда памятник Ленину сделался непременным атрибутом бульваров и площадей всех городов страны, когда его нарезали на цитаты, распечатали на плакаты, растрепали его имя и дело в сетевых дискуссиях…

В общем, когда он давно и необратимо стал бронзовым - трудно, почти невозможно понять, каким он был живым. Что значил этот человек для убежденных большевиков, и чем для них стала его смерть.

Лишь иногда крохи этой информации попадаются в воспоминаниях. В оговорке Фадеева, что, оказавшись рядом с вождем на «крондштатском» съезде, он не удержался и украдкой потрогал полу ленинского пиджака. Как очень точно заметил его биограф Василий Авченко – «по-детски, а может, по-евангельски».

Когда «своевольный старый большевик» и преподаватель бурения Александр Серебровский вспоминал, как последний раз приезжал к уже уходящему Ленину в Горки, а тот, прощаясь, «поцеловал меня в лоб. Я был тогда здоровым крепким парнем, но чуть не упал. Кое-как добрался до двери, забыв все бумаги... Потом их вынесла Мария Ильинична и легонько толкнула меня в спину, чтобы я не ревел тут и шел к себе домой».

Когда почему-то понимаешь, что Емельянов, дважды за ночь отстоявший на страшном холоде «очередь прощания», последний раз посмотрев на Ильича в четыре утра, ни одной буквой не врет, когда пишет:

«Было холодно, и шел небольшой снег. Вдоль всего пути траурной процессии по обеим сторонам улиц стояли охваченные глубокой скорбью люди. Опущенные плечи, понуро склоненные головы – казалось, все мы стали как-то меньше ростом. Было тихо. Это была тишина большой тревоги и невыносимого горя. По щекам некоторых идущих за гробом и стоящих на тротуарах людей текли слезы. Плакали на всем протяжении траурной процессии. Такого массового горя я никогда не видел, никогда о таком горе не читал и не слышал».

Очередь желающих проститься с В.И. Лениным. Январь 1924 г.

Но лучше всего суть случившегося, разумеется, уловили поэты, учуяли своим собачьим верхним чутьем. И я сейчас не о своем любимом Маяковском, хотя написанная им на смерть вождя поэма «Владимир Ильич Ленин», на мой взгляд – бесценный артефакт эпохи.

Я об аполитичном Есенине. Он, хоть и плохо разбирался в политике, поэтом был милостью божьей. Поэтому свое написанное по горячим следам в 1924 году стихотворение «Ленин» завершил четырьмя гениальными строчками:

Его уж нет, а те, кто вживе,

А те, кого оставил он,

Страну в бушующем разливе

Должны заковывать в бетон.

И это – лучшее описание завершившейся эпохи разливанной свободы и начавшейся новой – великой и ужасной.

У гроба Ленина. Январь, 1924 год.

***

В наступившей новой эпохе что-то изменилось в членах коммуны в общежитии на Старомонетном. И они, строго по Визбору, «как-то все разбрелись».

Емельянов женился и съехал в отдельную комнату. Все напряженней становились учебная нагрузка, и Тевосян, поняв, что уже не вытягивает и учебу, и работу, уволился из Замоскворецкого райкома, хотя и продолжил ухаживать за секретарем Замоскворецкого РК комсомола Ольгой Хвалебной.

О.А. Хвалебнова.

Авраамий Палыч Завенягин полностью погряз в делах Академии, хозяйство которой становилось все больше день ото дня. Алексей Блохин, как и другие «птенцы гнезда Губкина», готовился к полевому сезону и только гадал, куда же его отправят на практику – в Грозный или в Баку?

Студенты МГА. Слева – Алексей Блохин и Иван Тевосян.

А в феврале подал заявление на отчисление Саша Фадеев.

Если честно, все в душе понимали, что рано или поздно это случится. Не получилось из Булыги инженера, все сильнее и сильнее забирало его писательство. Он забросил учебу, не ходил на лекции, его почти не видели в лабораториях – он писал, писал, писал…

Писал довольно успешно. Сашка потихоньку становился вхож в столичные литературные круги – благо, в декабре 1923 года журнал «Молодая гвардия» опубликовал его рассказ «Против течения». Он зачастил в Дом печати на Никитском бульваре, где по четвергам собирались литераторы, близкие к «Молодой гвардии».

А вот в Академии, напротив, появлялся все реже и реже.

И хотя еще в декабре 1922 года Партбюро академии разрешило студентам, занятым на общественной работе, в том числе Фадееву, свободное посещение, все понимали, что его отчисление – добровольное или по итогам сессии, было вопросом времени.

Все всё понимали, но все равно – когда Сашка сказал про уход, из компании как будто стержень выдернули.

Забрав документы, Булыга съехал из общежития.

Он ушел не в никуда, а перевелся на второй курс мехфака Московского механико-электротехнического института им. Ломоносова. Туда поступили перебравшиеся в Москву его дальневосточные друзья, ну и в целом Фадеев надеялся, что там будет полегче. Как он писал в одном из писем: «В Горной академии программа была очень велика, а учиться не было возможности — перебили на партработу. Перевелся в Электротехнический институт, а тут откуда ни возьмись ЦК — схватил за жабры и смобилизнул в число 100 на партвоспитательную работу среди ленинского призыва».

Действительно, в конце марта 1923 года Александр Фадеев, мобилизованный по «ленинскому призыву» на партработу, убыл в Краснодар, откуда позже перебрался в Ростов.

Перед сашкиным отъездом они всей «коммуной» отправились в фотоателье – подспудно понимая, что, возможно, собираются в таком составе в последний раз.

Жизнь спустя поседевший глава советских писателей напишет вдове Вани Апряткина: «У меня сохранилось два коллективных мужских снимка перед моим отъездом в Ростов, где все мы, вышеназванные мужики, запечатлены «навечно» (среди них еще Костя Чепиков и Ваня Белецкий), а кроме того, есть у меня еще чрезвычайно мне дорогой, очень бледный любительский снимочек нашей компании — и мужской и женской, — сделанный во время вечеринки на квартире у тебя и Вани…».

Любительский снимок так никто и не нашел, а «два мужских», сделанных в марте 1923 года, общеизвестны. Первый – это тот, которым началась эта книга.

Сидят, слева направо: В. Емельянов, И. Апряткин, Н. Блохин, И. Тевосян. Стоят: А. Фадеев, А. Блохин, Ф. Зильбер, И. Белецкий.

Второй – вот он.

В первом ряду, слева направо – Николай Блохин, Александр Фадеев, Иван Апряткин. Во втором – Константин Чепиков и Алексей Блохин.

Проводив Фадеева, все поняли, что старая жизнь закончилась окончательно.

Впрочем, исчез Сашка ненадолго – в мае он заезжал в Москву, но совсем ненадолго, проездом в Питер. Там в ленинградском альманахе «Молодогвардейцы» у него прошла первая крупная публикация - повесть «Разлив».

Памятью об этом визите осталась записка Василию Емельянову, у которого как раз в то время в общежитии отбирали «семейную» комнату.

«Вася!

Я, уезжая, завещаю тебе следующие вещи: