Двадцатый век век и не только

– Кто это? – почему-то по-русски спросил он удивлённую его появлением женщину.

– Ко е то? А! Граничари.

– Ясно. До Дуная далеко?

– Не. Ние далеко.

– Где?

– Тамо, – женщина указала рукой направление.

– Спасибо, – сказал Корнилов и направился к двери.

– Эй, човек, – остановила его женщина.

– Что?

Она протянула ему узелок с хлебом, сыром и вином.

– На, узми.

– Спасибо, тебе, хозяйка.

Корнилов шёл по направлению, указанному женщиной, чуть не нарвался на австрийских пограничников, но вовремя их заметил и бросился в кусты. Продрался сквозь них. За кустами небольшая полянка и обрыв. Перед Корниловым несла свои воды огромная река.

– Дунай. Что ж, хороший подарок на день рождения.

Корнилов решил остаться на этой полянке дня на два, отоспаться, отъесться и с новыми силами перейти румынскую границу.

Франишика Мрняка отвели в местную жандармерию. Обыскали, зачем-то раскрутили электрический фонарик, вытащили батарейку. В фонарике хранился листок бумаги, это оказалось сопроводительное удостоверение генерала Корнилова, выданное ему при взятии в плен. Чеха арестовали, и через пять дней он оказался в тюрьме в Братиславе.

Днём 22 августа 1916 года на площади румынского города Турну-Северин, русский военный агент, капитан второго ранга Сергей Модестович Ратманов принимал группу солдат бежавших из австрийского плена. Он подходил к каждому и записывал в блокнот имя, фамилию, звание. Десятый солдат – маленький невзрачный, в штатской одежде и недельной редкой щетиной на лице.

– Фамилия, имя, звание?

– Лавр Георгиевич Корнилов, генерал-лейтенант.

– Кто? – Ратманов чуть не выронил блокнот с карандашом.

– У вас что-то со слухом, капитан? Я – генерал-лейтенант Корнилов.

На капитана смотрели пронзительные чёрные умные глаза. Через полтора года, Ратманов, штабной офицер Добровольческой армии, вспомнит этот взгляд на ферме под Екатеринодаром и прослезиться.

Франтишека Мрняка приговорили к расстрелу, который потом заменили на десять лет тюрьмы. Но тут с кем поведёшься, от того и наберёшься: в августе 1918 года ему удалось бежать, а через месяц не стало Австро-Венгерской империи. Франтишек вернулся домой в Прагу.

Корнилова уже полгода как не было в живых.

03 июля 2020

Побывка

В конце февраля 1916 года на всём Турецком фронте шли ожесточённые бои. Русские войска приостановили наступление, и перешли к обороне. Турки же усилили натиск, проводили многочисленные разведки боем, ища слабые места в русской обороне. Если такое место находилось, то турки яростно вгрызались в него, продвигаясь вглубь русской обороны. В таких случаях в дело вступали казаки. Они отрезали неприятеля от основных сил и уничтожали его. Вскоре давление турок начало ослабевать, и русские части перешли в наступление.

Первого марта 1916 года три взвода 6-й сотни 3-его Линейного Кубанского казачьего полка под командованием прапорщика Григорьева преследовали отступающего противника. Сходу было занято селение Мама-Хатун.

Григорьев приказал занять господствующие высоты. И вовремя: турецкая конница, перегруппировавшись, пошла в наступление, и попала под пулемётный огонь казаков. Турки отступили, казаки выскочили из укрытий и стали ловить лошадей и собирать оружие. Противник по ним открыл огонь из ружей, громыхнула пушка, казаки ели успели спрятаться, одну лошадь и одного казака убили, а младший урядник Платон Кузнецов получил пулевое ранение в указательный палец левой руки.

– Надо же, как меня угораздило. Смешно, но больно, – жаловался он в укрытии своему одностаничнику приказному Илье Захарову.

Палец перевязали, турецкие пули щёлкали по камням.

– Плохо дело, – сказал Илья.

– Да, – согласился Платон. – Обожди. Это ты про палец или про турок?

– И то и другое.

Стрельба поутихла, а из-за поворота дороги вылетела казачья сотня.

– Наши, – радостно толкнул Илью в бок младший урядник.

Илья кивнул и решил посмотреть, что делают турки. Свист пули он не услышал и когда Платон повернулся к нему, Илья лежал навзничь с красным кружочком ровно между глаз.

Прапорщик Григорьев докладывал временно исполняющему обязанности сотника 6-й сотни 3-его Линейного Кубанского полка прапорщику Сорокину.

– Двое убиты, один ранен, фельдшер контужен, две лошади ранены легко, трёх лошадей захватили.

– Благодарю, прапорщик. Где раненный? Я, всё-таки, бывший фельдшер.

Вышел сконфуженный младший урядник Кузнецов с перебинтованным пальцем.

– Разворачивай свою тряпку, Платон, – сказал Сорокин, – посмотрим, что там у тебя.

Они были с одной станицы, с Петропавловской. Платон младше Сорокина на год, ему тридцать лет. Бывший фельдшер осмотрел рану и сказал:

– Кость задета, но ничего, выживешь, но рану нужно в чистоте держать. Грязь попадёт – руку отнимем, а то и сам пропадёшь. Антонов огонь, это брат, не шутка. Как ты такое ранение умудрился получить?

– За уздечкой потянулся. Хотел лошадь поймать, а поймал пулю.

– Хорошо, что не лбом.

– Соседа моего убили, – невпопад сказал Кузнецов, – Илюшку Захарова.

– Груша его вдовой стала, – покачал головой Сорокин, – детей двое у него?

– Да, два казачка. Доля казачья такая. Глупо погиб. Пока я на вас смотрел, он решил посмотреть на турок. Вот и получил свой свинец в голову.

– Смерть, она, Платон, не умная и не глупая. Она просто смерть. Судьба знать такая. Написать надо родным.

– Напишем. Как, селение-то называется, Иван Лукич?

– Мама-Хатун. На русский язык переводиться как «женская грудь».

– Почему такое название?

– Да вон видишь: две горы торчат? Из-за них, наверное, и назвали.

– Что-то как-то не похоже.

– Ты давно женской груди не видел, Платон. И, к тому же, откуда ты знаешь какая грудь у турчанок? Может быть, такая, туркам виднее.

Сотне Сорокина было предписано занять село Гюль-Веран. Убитых казаков завернули в бурки, заложили камнями, поставили самодельные кресты из веток.

Село Гюль-Веран было взято. После чего сотня Сорокина получила приказ дислоцироваться в Мама-Хатун.