Дважды рожденная

Первой к веселой толпе подбежала Имра. Обруч переливался синим на рыжих волосах, и юноши провожали ее взглядами - красавица! Тодро улыбнулся: узнал мою работу. Только он умеет так улыбаться: по-мальчишески открыто и тепло. Я бросилась было к нему, но шаги давались с трудом, будто камни привязали к ногам. Вдруг, неожиданно, за один день, мы изменились - как мне теперь говорить с ним? Мы встретились взглядами - и оба потупились, оробев. Тодро отвел глаза. Я отступила в тень. Это последний вечер нашего детства, нам неловко до жаркой краски. Ведь скоро начнется нечто совсем иное.

Время летит невероятно быстро. Я не могу есть и пить, с трудом понимаю, что мне говорят, лишь кружусь в танце так, что не чувствую ног. Сполохи костров мешаются с искрами каменных волос, блеском глаз, светом разгорающихся звезд. Все кажется нереальным, но это происходит!

Барабаны грохочут, словно горный обвал. Круг девушек распадается. Вперед выходит мужчина с чашей в руках. Тодро идет медленно, будто ноги не слушаются - как я его понимаю!
– а вслед ему летят веселые подбадривания. Так испокон веков соединялись наши предки, так будет продолжаться и тогда, когда наши имена перестанут произносить.

Пусть бы эта минута продлилась дольше! Ведь она не повторится. Успеть бы осознать, что она значит, да где там...

Тодро останавливается в нескольких шагах. И протягивает чашу, неотрывно глядя в глаза девушке.

Не мне.

Счастливо рассмеявшись, Имра принимает чашу и делает глоток. Тодро вешает золотую цепь ей на пояс, берет за руку и ведет к материнскому костру.

Музыка останавливается, раздаются приветственные крики. Но некоторые звучат неуверенно. Мне достается едва не больше недоуменных взглядов, чем связанной навечно молодой чете.

Двани удивлена не меньше других, она кусает губы и хмурится, но отвечает на поклон юных мужа и жены. Праздник продолжается. Девушки говорят мне что-то, вроде бы, сочувственное.

Только когда Тодро и Имра скрываются в толпе, я будто прихожу в себя. Только тогда нечто страшное стискивает острыми когтями сердце прямо в груди, пропарывает в нем глубокие борозды, из которых брызжет горячая кровь. Странно, что земля вокруг меня не становится багровой. Впрочем, может быть и становится. Я плохо вижу. Я безмолвна и неподвижна, кто же это заходится в плаче далеко от меня и одновременно во мне?

Рассвет застал меня на камне у края обрыва. Я никогда прежде не видела, как из-за гор встает Слепящее Светило. Как сияют заснеженные пики, а сизые тени мостами протягиваются через пропасти. Вчерашняя зелень налилась алым и золотым. Цветы обратились колосьями, что с шорохом колышутся на ветру, торопясь рассыпать семена до прихода Стужи. Земля будто живая у моих ног.

Красиво.

Почему я все еще способна сознавать красоту? Мой мир исчез, сгорел в ночных кострах и развеян пеплом. Может, именно поэтому. Ничего уже не будет, кроме этого рассвета. Вот и светило больше не слепит меня, а пустота не пугает.

За плечами Светила вьется темный плащ, и синева неба чернеет там, где оно прошло. Сквозь тьму проглядывают звезды и тянут к земле свои ледяные пальцы.

Никто из живых не видел, как приходит Стужа. Ворота в пещеры давно наглухо заперты, мои соседи жгут жар-кристаллы и жмутся поближе к очагам.

Холод разрывает небесный свод и несется вниз снежной стрелой. Сам воздух обращается в кристаллы льда на его пути. Скалы покрываются изморозью, трава коченеет. Пурга настигает глупую птицу, не успевшую найти укрытие, и она камнем падает в пропасть.

Меня накрывает Стужа. Я инстинктивно вскидываю руки, пряча лицо - и чувствую, как лопается кожа, хрустят затвердевшие мышцы. По ладони протягивается кривая трещина, словно на расколотом камне. Нет боли, нет крови. Ничего нет. Только открытые глаза засыпают снежинки.

Я думала, за снежной пеленой найду забвение. Почти нашла. Но провалиться в сон безвременья не давал чей-то отчаянный, мучительный плач, что доносился из остановившегося сердца. Далекое тепло искоркой во тьме согревало то, что от меня осталось. Я хотела отвернуться от этой искорки, оттолкнуть ее. Я пыталась. До тех пор, пока...

Обрушилась такая боль, что я беззвучно закричала, вторя внутреннему плачу. Вот она расплата за миг - час? день?
– бесчувствия. Обмороженное тело терзало и выкручивало, из ран хлестала кровь.

Почему я не умерла? Никому прежде не удавалось пережить Стужу.

Почему я?

По сугробам за мной тянулся кровавый след. Стужа ушла, а принесенная ею зима с оторопью наблюдала за единственным живым существом среди непроглядной метели. Я не думала, что делаю, в голове было пусто, как в заброшенной штольне. Просто инстинкт, боль и холод несли домой.

Я очнулась в каморке Двани. Закашлялась. Тело мучительно саднило, словно с меня живьем содрали кожу, но целебные мази и бальзамы уже делали свое дело, притупляли чувства. Сгорбившись, знахарка сидела у очага и шептала что-то на незнакомом языке. Одинокий жар-кристалл озарял ее острый нос, тонкие губы.

– Когда я жила в долине, много слышала о двух странных женщинах, - пробормотала Двани, не оборачиваясь.
– Даже один раз видела их дом на отшибе. Очень древние старухи, никто не знал, сколько им лет. Они были совсем одинаковыми, а звались одна Старшей, другая - Младшей. Говорили, они обладают удивительной силой, потому что едины. Могут исцелять, видеть на большие расстояния, знать о том, чего никогда не встречали, предвидеть будущее, повелевать дикими животными, крушить камни голыми руками... Много чего еще. Не знаю, что правда, а что вымысел. Знаю только: одна не могла умереть, пока жива вторая. Для этого они и встретились однажды, поселились вдвоем. Потому что очень устали так долго жить. Ждали случая, чтобы вместе. Тем временем помогали людям иногда. Иногда отказывали. Их боялись, но шли.

– Зачем ты мне это...
– просипела я.

– Пережить Стужу можно только в одном случае, - сказала Двани.
– Если кто-то другой живет за тебя.

– Но я не обладаю никакой... силой.

Пожевав губами, знахарка сцепила руки на коленях, обтянутых дырявой юбкой:

– Значит, Младшая родилась недавно.

Я отвернулась, устав слушать нелепые бредни. Какое мне дело до ее выдумок? Дочь этой женщины лишила меня счастья. Случайность позволила мне остаться в живых. Значит, придется жить.

Я вдруг впервые заметила, как низко над головой нависает тяжелый свод. И поняла, что в пещере душно, спертый воздух тяжелый и давит на грудь.

С шорохом отодвинулся камень у входа.

– Анум жива?
– равнодушно спросила Имра.

Что она здесь делает, вяло удивилась я. Молодая жена не смеет возвращаться в родное жилище до следующей Брачной ночи. Иначе подумают, что муж ей не понравился, и она сбежала назад, к матери.

– Я же знала, что она в пещерах. Спряталась в глубине, - с горечью продолжала Имра.
– А Тодро вбил себе в голову, будто она не вернулась. И будто виноват перед ней...