Дважды войти в одну реку

— Ничего!

— Ну, раз так, — говорит Раф с облегчением, — тогда ни о чем не спрашивай и дуй за мной…

Герман сегодня подозрительно послушен. Он встает, вытирает тыльной стороной ладони сочные губы, выходит из-за стола и, переваливаясь на ногах-тумбах, идет за Рафом. Оба исчезают за дверью, ведущей в неосвещенный холл. Их исчезновение было мгновенным и неожиданным.

Оставшиеся в комнате гости переглядываются. Раф и Колосовский словно растворились в пространстве. Шагнув, ступив в темноту, они как бы выпали из жизни.

Кажется, что их вообще не было в гостиной. Ни сегодня, ни вчера. Ни даже позавчера. Все затихают и прислушиваются, но из холла не доносится ни звука.

Только через открытые балконные двери вместе с порывами плотного, тяжелого ветра наплывают в гостиную залу разрозненные шумы двора и гул далеких улиц. И еще едва слышно, как шуршат зубки прелестной Марты: словно ест аккуратная кошечка.

Зубрицкий мысленно потирает руки. Он воодушевлен. Друг Раф и друг Герман сгинули. Похоже, теперь девушка достанется ему. Шлюха бесхозна. Ей необходим спутник. Хотя бы на сегодняшнюю ночь.

Он смотрит на Лёвина и видит, что тот думает о том же. Ну, уж дудки! Шиш ему, а не шлюху: у этого Лёвина и так баб девать некуда!

В этот момент из холла доносятся истошные вопли.

Слышится топот двух пар ног. В проеме двери появляются Колосовский и Раф. Лица их бледны и перекошены от ужаса. Колосовский тычет пальцем в Рафа:

— А Шнейерсон — чёрт! — убежденно говорит он. — Самый натуральный еврейский чёрт!

— Сам ты чёрт! — кричит Раф. — Только что я у тебя видел рога и хвост, — Раф напуган не меньше Германа, он не ожидал такого эффекта.

Разгорается спор. Бываю или не бывают черти. И если бывают, то можно ли повстречаться с еврейским чёртом? И вообще — подразделяются ли черти по национальному признаку?

Колосовский совершенно уверен, что подразделяются.

Голосом, дрожащим от перенесенных страхов, он повествует друзьям об испытании, которому подверг его хозяин квартиры, временно принявший обличье чёрта.

— И я! Точь-в-точь! Вместо Геры — вдруг чёрт! И тоже — морда черная! Кошмар… — Раф поднял руку, но, покосившись на Марту, осенять себя крестом не стал.

— И чему вы удивляетесь, не понимаю? — цинично замечает Зубрицкий. — Пить с такой сатанинской силой… Странно, что вы не встречались с чертями прежде… Все алкоголики только тем и занимаются, что круглосуточно крутят сериалы про демонов и чертей…

— Ты считаешь, что нам уже пора завязывать? — встревожено спрашивает Колосовский.

— Уже… — передразнивает старина Гарри. — Нам давно пора завязывать, разве не ясно? Не то доиграемся до чёрт знает чего и, неровен час, сами превратимся в чертей рогатых…

— Тем более надо срочно выпить, вот что я вам скажу, — убежденно говорит Лёвин, — и закусить, пока в этой жаре проклятый индюк не протух. И мы вместе с ним…

Предложение не встречает возражений.

Приятели нервно выпивают.

Наконец все замечают, что левый глаз старины Гарри подпирает свежий синяк.

Тит соболезнует Зубрицкому и делает это с присущим ему тактом:

— Отменный удар. Мастерский. Судя по всему, тебя победоносно атаковал правша. Или — атаковала. Жена?..

Зубрицкий криво улыбается.

— Слава богу, я холост. Пора бы запомнить.

— Тогда, может, муж?

Зубрицкий кривится еще сильней.

— И все же, поделись, чья это работа? — участливо спрашивает Колосовский, изучая лицо старины Гарри.

— Интеллигентные люди в таких случаях делают вид, что ничего не заметили, — отвечает старина Гарри.

— Так то интеллигенты, а здесь интеллигентов нет: здесь все свои, — успокаивает его Герман. — Расскажи, расскажи, это нас немного позабавит, а то мы тут с тоски начнем чертей пачками выписывать… Не говори только, что на тебя напали хулиганы после того, как ты вступился за честь незнакомой девушки.

— Все значительно проще и прозаичней. Я поссорился с милиционером…

— Ты дрался с милицией?!

— В общем, да. Хотя назвать это дракой было бы сильным преувеличением. Он мне ка-а-ак врезал!

— Кто он?

— А он что?..

— Да ничего… Стоит, молчит, раздумывает, кончик уса покусывает. А я гну свое, давай, говорю, поговорим, как мужчина с мужчиной. Этот потомок кайзера смерил мою фигуру оценивающим взглядом. Потом ка-ак размахнется да ка-ак хватит меня кулачищем по морде! Результат, простите за каламбур, налицо…

— А штраф?

— Что — штраф?

— Штраф, говорю, содрал?

— Конечно, содрал! А ты как думал?..

* * *

На этом мы обрываем затянувшуюся первую часть (но не описываемый вечер, продолжение рассказа о котором — в следующих главах), написанную исключительно для того, чтобы горемычный читатель понял, с какими субъектами ему предстоит иметь дело.

И если читателю достанет мужества и терпения дочитать роман до конца, то он увидит многое из того, что составляет тайну не только для уже поименованных персонажей, но и для автора этого в высшей степени искреннего произведения.

Автор признается, что он не знает, что содеется с его героями в следующих главах. Это происходит не потому, что он взялся не за свое дело, а потому что жизнь книжных героев подчиняется точно таким же законам, что и наша с вами жизнь.

Согласитесь, ни Вам, ни мне не дано знать, что стрясется с нами через час, через день или через год.

Пройдет время, пройдут эти час, день, год, и всё станет на свои места, и мы, если будем живы, всё узнаем. Так же и с литературными героями. В нужный час они сами нам все расскажут или покажут.

Мучиться, напрягать мозги и придумывать головоломные сюжетные трюки, повороты и ходы, натужно измышлять неестественные обстоятельства — занятие неблагодарное. Это было бы не только не гуманно по отношению к литературным героям, которые, как мы уже говорили, живут своей жизнью, но было бы еще и непозволительной тратой времени и уводило бы читающую публику в сторону от истины.

Поверьте, это признание далось автору нелегко. Правда, здесь автор не оригинален (читай Нобелевскую лекцию Иосифа Бродского).