Две остановки до чуда
Шрифт:
— Святой водицей, святой водицей бы его… Окропить! – не выдержал Ваня.
— И веревку! – донеслось из дверей, там уже столпились хуторские.
Батюшка возражать не стал, окропил услужливо поднесенную свежую веревку, не забыв попробовать ее на прочность. Кивнул головой – мол, эта выдержит! А после, видать, на всякий случай, окропил и шею разбойника.
— Грех–то какой, в третий раз вешать! – донесся из–за дверей голос, на этот раз женский. Хуторские шумели, спорили.
— Душегуба вешать – не грех! – рявкнул чернобородый, за дверьми стихли.
— Аминь! – пробасил поп.
На
— Кому смерть от колес уготована, тому петля не страшна, — чуть визгливый, пробирающий изнутри — как железом по стеклу – голос донесся со стороны дверей. Казаки невольно повернулись – в просвете темнел силуэт невысокого мужчины – вся одежда застегнута – это летом–то, волосы торчком, клюка в руке.
— Никак, колдун? – сразу догадался рыжий.
— Он самый, — неожиданно тихим голосом подтвердил батюшка, тут же спохватившись, забасил, — изыди, Сатана!
Можно было и не стараться, мгновение – и колдуна как не было. В дверях – только любопытные хари хуторских. Казаки переглянулись.
— Больше вешать не будем, — сказал чернобородый, и на этот раз ему никто не возразил.
Разбойника погнали до ближайшего городка, там сдали жандармам. А вечером, уже причастившись водочкой, долго обсуждали слова деревенского колдуна.
— Что за колеса?
— Может, под телегу попадет? – предположил Ваня, что вызвало лишь смех, — А что, вот Матрена, дура, на ярмарке на дерьме поскользнулась, да под груженый воз…
Что же до разбойника, то тот, договорясь с другим арестантом, назвался его именем. И через пару дней оказался на свободе…
Июль, Тифлис – духота, все плывет… Хотя под вечер можно и выбраться по делам!
«Хорошо, когда у тебя есть дом, любящая жена, всеобщее уважение… Но разве такая жизнь — не конец революционера?» – размышлял Симон Аршакович, проверяя колеса велосипеда, — «Пожалуй, заднее приспущено, надо бы подкачать.».
В памяти почему–то пронеслись последние годы жизни. Подпольные типографии, перевозка оружия, экспроприации, одураченные берлинские психиатры… А потом революция – и вновь подполье, лихие рейды по тылам белых, ВЧК. Жизнь, просящаяся в авантюрный роман? Да что это он? О нем при жизни сделал очерк Максим Горький, первый пролетарский писатель! Чего же еще ему надо? Обласкан Ильичем, искренне уважаем стремительно вошедшим во власть Кобой – когда–то членом его боевого отряда… Ну, с его–то организаторскими способностями… Уже одна тысяча девятьсот двадцать второй год, скоро минет пять лет Октябрьской Революции!
«Нет, не дело революционера в сорок лет почить на ларах!» – Симон Аршакович нажал на педали, — «Здесь мы народ освободили, но трудящиеся всего остального мира жаждут справедливости. А Кобе и всем другим это не нужно, их мировая революция
не интересует. Ничего, нужны лишь конкретные планы, сделаем революцию и там, Китай, Индия ждут нас!»Он задумался. Крутой склон, велосипед разгоняется сам собой. Да, завтра же нужно подать записку об организации подполья… Какой–то рокот, доносившийся из–за угла отвлек от мыслей. Удар. Мгновение – и свет угас…
Выпрыгнувший из кабины грузовика водитель побледнел, как полотно. Велосипедист, которого он только что сбил, был мертв. Вот и шины в крови. А искореженное колесо велосипеда все продолжало вращаться над разбитой головой…
В энциклопедии дано кратко:
КАМО (Тер–Петросян) Симон Аршакович (1882–1922), деятель рос. рев. движения. Один из организаторов подпольных типографий, транспорта оружия и лит–ры, ден. «экспроприаций». В 1918–20 организатор парт. подполья на Кавказе и Ю. России. Погиб, попав под автомобиль.
Шестисотый «Мерседес»
Василий Купцов.
— Да, выходит ближайший автобус – через час, — констатировал факт нехилый мужчина лет тридцати. Он только что изучил расписание автобусов, фраза же была произнесена то ли для самого себя, то ли ради вступления в диалог со старичком в фиолетовом плаще, тоже ожидавшем транспорта.
— Если вообще придет, — откликнулся старичок, — им расписание не указ!
— Я спешу.
— Лови, если поймаешь, — хихикнул пожилой абориген.
Узкое, по ряду в каждую сторону, загородное шоссе, дорогие иномарки, проносящиеся, что злые шершни, мимо на полной скорости. Сколько ни тяни руку, никто даже и не притормозит. Еще и обрызгать каждый норовит, хорошо им, в их Мерседесах, на них не каплет, не то, что на нас, простых людей. Ноябрь – отвратительный месяц, особливо, если около нуля и дождь со снегом. И холодно, и сам весь потный, как мышь.
Попрыгав с протянутой рукой минут пятнадцать, мужчина даже руки не поднял, завидев приближающийся роскошный «шестисотый».
— Что так? – поинтересовался старичок, сморщенный, как сморчок, — Такие не останавливаются?
— Похоже, здесь никому не нужны деньги, — вздохнул страдалец. Он уже минут пять, как перестал нервно оглядываться на часы, опоздал, вестимо…
— Операцию по перемене пола делать надоть! – посоветовал старичок, — другой вертихвостки по три машины останавливаются, сами подвезти напрашиваются.
— Будь у меня деньги на такую операцию, я бы просто тачку купил, — зло бросил мужчина.
— Зато кое у кого эти самые баксы девать некуда. Говорят, решил один новый русский шестисотый «Мерседес» заиметь… — начал, было, местный аксакал.
— «Первый, второй, пятьсот девяносто девятый, ух – шестисотый» — знаю эту байку, — перебил старика неудачник, — эх, надоела эта жизнь, все бы отдал за шестисотый…
— Продай чего–нибудь…
— А чего? Без квартиры не проживешь, да ее только на какое–нибудь барахло и хватит. Почку не продашь – больной, говорят. Родители померли, ни мать, ни отца не продашь. А Родину уже другие, до нас, продать ухитрились! Душу бы продал, да где – до дьявола дозвониться…
— А ежели я – дьявол? – хихикнул старичок.