Две половинки райского яблока

– Как вы это делаете? – спрашиваю я, понемногу приходя в себя.

– Это такая мелочь, – отвечает он. – Я еще и не то могу! Хотите?

– Нет! – почти кричу я. – Больше не нужно.

Он наклоняется вперед, пристально смотрит мне в глаза. Разноцветный шар на потолке прекращает кружение, шум зала отодвигается, люди застывают в нелепых позах – кто с поднятыми руками, кто привстав со стула, кто поднеся рюмку ко рту. Время словно замирает на миг и тут же снова продолжает течение – я слышу его легкий шелест в ушах… И новый легкий и нежный звук – порыв ветра пригибает верхушки луговых трав… Жужжит бархатный шмель – у него блестящие глаза-бусины и надутые щеки… Голубая крошечная бабочка опускается на желтый цветок… На крыльях едва заметные оранжевые разводы… шевелятся длинные усики… Внезапно оглушительно застрекотал кузнечик… Надо мной голубое небо, вдали у горизонта – невесомое белое облачко… Мир звенит… Звенят серебристые узкие листья ив… Пахнет рекой… Скрип телеги… и сразу же запах сена… под дых… сладкий, тонкий, терпкий… луговая мята, донник, полынь… Боль в глазах… я, кажется, плачу…

…Я открываю глаза и оглядываюсь. Перевожу дух. Людей в зале, кажется, прибавилось. Музыканты рассаживаются на подиуме… Смех, голоса… Шар на потолке кружится быстрее. Лица мелькают – зеленые, красные, желтые. За соседним столиком ссорится какая-то пара – изящная маленькая девушка и крупный парень с длинными волосами, кажется, по-французски…

Мои руки все еще в руках Хабермайера…

– Хотите, скажу, о чем вы думаете сейчас? – спрашивает он.

– О чем? – я пристально всматриваюсь в его лицо.

– Вы думаете, почему мы так мало ценим… то, что дается даром – иди и бери… Почему в своей суете мы ценим совсем другие вещи?

– И зачем нам господство над миром? – добавляю я.

Он отводит взгляд. И вдруг, как гром небесный, резкий громкий голос над нашими головами:

– Нет, ты только посмотри на них! Сидят как два голубка, воркуют!

Мы вздрагиваем. От неожиданности я выдергиваю руки из рук Хабермайера. У нашего столика стоят Жора и Прекрасная Елена…

– И что было дальше? – спрашивает, понукая меня, сгорающая от нетерпения Татьяна.

Мы сидим у меня в кухне. Татьяна принесла торт. В отличие от меня, она не покупает торты, а печет сама. Песочный торт – томный, пышный, обсыпанный ванильной сахарной пудрой, лежал… Да нет, не лежал он. Он… даже не знаю, как описать… Возлежал? Располагался? Это великолепие располагалось на парадном блюде от кофейного сервиза, дедовском военном трофее – овальном, шоколадно-коричневом, с богатым, удивительно тонким, золотым орнаментом. Черносливины торчали из торта, как мидии из речного дна, а внутри вместо косточек – толченые грецкие орехи в малиновом сиропе. «Порнография, а не торт», – сказал бы одноклассник и друг отца, дядя Пьер Крещановский. Все, что выходило за обычные рамки, он называл порнографией. «Не контрольная, а сплошная порнография», – говорил юный Пьер, разворачивая тетрадку с двойкой. Это из воспоминаний отца. «Ну и погодка! – жаловался он, изрядно постаревший, стаскивая с себя мокрый плащ. – Порнография, а не погода!» Это уже из моих.

…Прекрасная Елена висла на Жоре… военным трофеем. Сверкали зубы в улыбке, сверкало серебряное платье, открытые плечи и грудь. Жора стоял столбом, молчал. Радости на лице не читалось. «Порнография, однако», – сказал бы дядя Пьер.

– Прошу вас, – Хабермайер привстал со стула. – Присоединяйтесь!

– С удовольствием! – захохотала Елена. Жора выдвинул стул, и она, не глядя, плюхнулась. – А мы из «Английского клуба», – объявила она. – День рождения папочки, скукотища страшная. Одно старье. Мы и сбежали! «Белая сова» тоже не бог весть что, но сойдет. А тут вы! Повезло, правда? – Она взглянула на Жору. Тот неопределенно кивнул. Ему было не по себе. Блестящего, ловкого, разговорчивого Жору словно подменили. Он по-прежнему не смотрел на меня. – А вы действительно можете предсказать будущее? – спросила Елена Хабермайера.

– Могу, – ответил серьезно Хабермайер. – Вот только что Наташе предсказал… – Он говорил по-русски медленно, тщательно подбирая слова. А говорил, что знает всего несколько фраз. Темнила!

– Инте-рес-но, – протянула Елена, мельком взглядывая на меня. – И что же у Наташи впереди?

– У Наташи большое будущее, – ответил Хабермайер.

– И большая любовь? – вызывающе спросила Елена. Она говорила обо мне, не глядя на меня, словно меня здесь не было вовсе. Неужели знает о нашем скоротечном романе? Жора рассказал? Бросил к ногам новой возлюбленной историю прежней любви? Боже, как пошло!

– Да, – ответил Хабермайер, встречаясь со мной глазами, посылая мне серебряные искры. – И большая любовь тоже. В жизни Наташи большие перемены… на подходе.

– Большая любовь – это хорошо, – отозвалась Елена. – Рада за нее. А вы можете… вернуть любовь? – вдруг спросила она.

– Могу, – ответил Хабермайер.

– Елена, – Жора положил руку на ее плечо.

– Не мешай! – Она стряхнула его руку. – А мое будущее предсказать можете?

– Могу, – ответил Хабермайер. Он уже не улыбался.

– Наша свадьба через две недели, – сказала Елена. – А вы можете увидеть нашу виллу в… как называется это место? – Она пощелкала пальцами. – Где-то в Италии. Гоша говорит, все увито розами, и дом… вообще-то, это старинный замок, ему чуть ли не пятьсот лет. Разумеется, начинка новая, все удобства («Евроремонт!» – судорожно хихикнул кто-то внутри меня.) Тебе, говорит, понравится! Расскажите про меня, Ханс-Ульрих… – Она дернула головой, откидывая назад волосы, наклонилась вперед, заглядывая ему в глаза, и протянула левую руку ладонью кверху…

К нам спешил, лавируя между столиками, рослый официант. Елена заказала шампанского. Для всех. Жесткий, резкий, самоуверенный голос – она знала, как разговаривать с прислугой! И денег у нее было… немерено.

– А вы мне нравитесь, Наташа, – сказала Елена вдруг ни с того ни с сего, хватив шампанского. – У вас, наверное, масса поклонников. В вас чувствуется хватка.

– Хватит пить, – сказал Жора, пытаясь отнять у нее бокал.

– Ты думаешь, я пьяна? Ничуть! Я права насчет поклонников, Наташа? – В голосе ее звучала неприятная настойчивость.

– Права, – ответила я, с улыбкой глядя на Хабермайера. Он протянул руку, словно хотел погладить меня по голове, но передумал на полпути и убрал.

– У меня тоже много поклонников, – сказала Елена. – Просто рвут на части. – Голос у нее был, как у обиженного ребенка. – Пошли танцевать! – закричала она вдруг, хватая за руку Хабермайера. Тот неторопливо поднялся, и они ушли. Мы, не сговариваясь, бесконечно долго смотрели им вслед, не зная хорошенько, что сказать.

– Извини ее, – выдавил, наконец, из себя Жора. – Шампанское для нее просто катастрофа. – Он помолчал, не глядя на меня, словно решаясь. Решился, наконец, и спросил: – Этот Хабермайер… вы что, встречаетесь?

Я кивнула. А что было отвечать?

– Ты меня ненавидишь?

– Я тебе благодарна.

– За что? – изумился он.

Я пожала плечами.

– Ты был… – я задумалась на миг, – как предвестник перемен. Я ушла из Союза, встретила господина Романо, Ханса-Ульриха…

– Когда нас бьют женщины, мы самые битые собаки в мире, – сказал Жора, возя пальцем по винному пятну на скатерти. – Ты… уедешь с ним? – Он изо всех сил старался, чтобы голос звучал небрежно, но безуспешно. Голос выдавал Жору с головой.