Две повести о Манюне

– Ахахаааа!!! – театрально рассмеялась мама.

– То есть шесть лет, – забегал глазами папа.

– Вот сколько мне, – Гаянэ выставила пять пальчиков, – столько и еще половина. Только как это называется, я забыла. Мозет, восемь с половиной?

Нам с Каринкой пора было убираться в детской. Надо поторапливаться – сегодня воскресенье, а значит, Ба жарит пирожки!

– А когда мы поедем на сашлыки? – мучила Гаянэ папу, пока мы пылесосили и протирали пыль.

– Через семь дней. Не завтра, не послезавтра, а через семь дней, – терпеливо объяснял папа. – Ясно?

– Аха, – радостно кивала Гаянэ, – пап, а через семь дней – это сиводни или утром?

– Сейчас воскресенье, – папа понемногу выходил из себя, – завтра будет понедельник, потом вторник…

– Угум, – Гаянэ вскарабкалась на колени отца, – а на сашлыки поедем когда? Чичас?

– Мыееее! – взвыл папа.

– Ян Амос Коменский! – прокомментировала мама.

– Пап, – не унималась Гаянэ, – а послезавтра – это кто?

– Иди спроси у своей матери, – папа попытался спихнуть Гаянэ с колен.

– Ну уж нет, – вскипела мама, – сам эту кашу заварил – сам ее и расхлебывай.

– Кировабадци, – огрызнулся отец.

Когда мы с Каринкой забежали на кухню предупредить, что уходим к Мане, то застали там дивную картину – папа в позе заправского библейского патриарха восседал на угловом диванчике. На одном колене у него сидела Гаянэ, на другом – Сонечка. Сонечка держала под мышкой полбатона и, отколупывая по крохотному кусочку, кормила отца.

– Ам! – требовательно хмурилась она каждый раз, когда папа не успевал вовремя открыть рот. Папа гримасничал, но безропотно ел. Гаянэ не прекращала сыпать вопросами.

– Пап, а сиводни – это вторник или ночью?

– Охох, – вздыхал папа.

– А на сашлыки поедем чичас или возмозным днем? – любопытствовала Гаянэ.

– Жена! – Папа устремил на маму исполненный муки взгляд.

– Ничего не знаю, – отрезала мама, – сам, сам!

Манькин боевой чубчик мы заприметили еще на подступах к ее кварталу. Она в нетерпении переминалась возле калитки, а, завидев нас, побежала навстречу.

– Что-то случилось? – крикнули мы и прибавили шагу.

– Как вам звук «унькунькуньк»? – вопросом на вопрос ответила Манька.

– Чивой? – вылупились мы.

Манюня топнула ножкой.

– Ну что я такого непонятного спросила? Грю, как вам звук «уньк-уньк-уньк»?

Мы с сестрой осторожно переглянулись.

– Нормальный звук, – неуверенно протянула я, – шикарно звучит – «уньк-уньк-уньк».

– Вот! А Ба говорит, что я ерунду придумала!

– А зачем тебе это? Ну, этот «уньк»?

– Я пишу фантастический роман, – надулась от гордости Манька, – придумываю звук.

– Оооо, – мы покрылись мурашками. – Много написала?

– Да вон первую главу пишу. Вы посидите пока с Ба, я допишу и приду почитаю вам.

Сидеть с Ба, когда она крутится на кухне, не очень хотелось.

– Может, мы во дворе подождем? Тут, на скамеечке?

– Ба сегодня добрая, – успокоила нас Манька, – она уже с утра успела накричаться, когда папу отправляла в погреб – полки мастерить. Вон, налепила пирожков, и, пока они подходят, смотрит телевизор.

Мы с опаской заглянула в гостиную. Ба сидела в кресле и штопала свои зимние чулки. «Готовит телегу зимой», – подумала я.

– Здравствуй, Ба. – Мы подошли и чмокнули ее в мягкие щеки.

– Вы посмотрите, что за чушь передают, – хмыкнула она.

В телевизоре какой-то бородатый дяденька раскидывался стопками бумаги и плакал на весь экран:

– Я люблю тебя, Элижбета! Элижбета, я тебя люблю! А-ха-ха (безутешные рыдания). Я люблю тебя, Элижбета! Элижбета-а-а-а!!!

Некоторое время мы завороженно наблюдали, как убивается этот сумасшедший дядечка.

– А где она? – не вытерпела Каринка.

– Кто?

– Ну, эта Элижбета.

– А черт ее знает, гульнула, видимо, от него, вот он и корячится, бедолага, аж все глаза себе выплакал.

Мы не очень поняли, в чем все-таки провинилась Элижбета.

– Ба, а что такое «гульнула»?

Ба пожевала губами.

– Развелась с ним.

– А что это за бумаги, которыми он раскидывается?

– Это письма, которые он написал, но не отправил ей.

– Ого, – вылупились мы, – так Элижбета, значит, давно уже с ним развелась? Столько писем-то!

– Я же говорю – имбецил. Нет, чтобы делом заняться.

– Элижбета! – душераздирающе крикнул дядечка. Мы встрепенулись и обернулись к экрану. Дядечка простонал и, закатив глаза, упал на пол. Бородой вверх. И на эту торчащую колом бороду кто-то невидимый за кадром стал швыряться горстями разодранной в клочья бумаги. Ба дождалась, пока на экране появились титры, и прочла фамилию режиссера телеспектакля.

– Вот ведь дегенерат, – хмыкнула она и выключила телевизор. – Ладно, пойдем пирожки жарить.

Мы обрадованно последовали за ней на кухню. Ба вытащила большую чугунную сковороду, щедро налила масла и поставила на огонь. Когда масло разогрелось, она стала по одному опускать туда пирожки. Пирожки мигом схватывались корочкой и отчаянно шипели. Мы с Каринкой сели за стол и преданно стали ждать. Первая партия пирожков почти уже была готова!

– Надо бы Маню позвать, – шепнула уголком рта я.

– На запах придет, – отмахнулась Каринка. Не существовало на свете силы, способной выгнать нас сейчас из-за стола.

Манька, словно услышав наш шепот, сама через секунду влетела на кухню. Боевым чубчиком и какой-то толстой тетрадью вперед.

– Вот! – крикнула она. – На сегодня, я думаю, достаточно. Смотрите, что у меня получилось!

Она плюхнулась рядом, распахнула тетрадь и продемонстрировала нам результаты своих трудов. На первой странице большими печатными буквами было выведено: «РОМАН».

– Ооо, – закатили мы глаза.

Убедившись, что зрители по достоинству оценили ее труды, Манька перевернула страницу. Мы увидели новую, не менее обнадеживающую запись: «ФАНТАСТИЧЫСКЫЙ».