Две повести

Вот и я, стоя на кухне с приблудной газеткой в руке, пожинал плоды собственной неосмотрительности. Правда, до рыданий дело не дошло: слезы тихо струились, и я им не мешал. Между прочим, сегодня я плакал уже второй раз за день и столько же – за последние двадцать пять лет. И хотя слезы радости и слезы отчаяния не одно и тоже – устойчивый факт слезоотделения настойчиво звал к пересмотру привычного и ревизии нажитого. Предчувствие расставания с закадычным балластом прошлого добавляло слезам привкус жалости. Солоноватая обида растворялась в покорности, сторонясь не желающего сдаваться бессилия. Мир заволокло дрожащей влагой одиночества, познавшего собственную маломерность. Тихая печаль незаслуженного бытия мешалась с мягкой укоризной сотворившему пределы. Следуя устоявшейся привычке искать в минуты душевного волнения горизонт, я подошел к окну. За окном хозяйничал весенний вечер.

Рассеянный свет покидал надушенные небеса, оставляя взамен густеющую синюю грусть. Первобытный мрак далеких звезд готовился заполнить ущелья улиц и пещеры дворов. Потемневшие лица домов собирались встретить темноту красным сполохом глазниц. Город, опоясанный тысячами фонарей, бесстрашно погружался в ночь, готовый всплыть с приходом нового дня. Я вдруг увидел себя стоящим с раскинутыми руками посреди необъятного простора наедине со звездами, устремленного взглядом в черную бездну, рождающую космические мысли. Влажный запах зелени, земли и невидимой жизни ласкал мои ноздри и проникал в легкие, отравленные свинцовым дыханием города. Я наполнял грудь необыкновенной воздушной смесью, с каждым вдохом обретая легкость воздушного шара, готовый лететь туда, где, подрагивая от волнения, ждали меня звезды. Внезапный порыв единения подхватил меня, оторвал от земли и понес им навстречу!

Так вот она какая Всеобъемлющая Пустота, Единое Суперпозиционное Состояние, Нелокальный Источник Реальности, Квантовая Информация, бытующая вне Времени и Пространства! Это здесь, в точке, не имеющей протяженности, возникла масса, породившая взрыв, взрывная волна от которого до сих пор устремлена в места Хаоса, наименее затронутые дискретностью! Это здесь всякое возмущение локальности при движении в другом возмущении локальности меньшей дискретности порождает проявленность, как способность к взаимодействию! Это здесь рождаются темпоральные оболочки хроноквантовых континуумов, связанных в единую жесткую последовательность механизмами усиления квантовой макрозапутанности! Я видел на границе проявленности сотовую структуру с колебательностью перпендикулярно поверхности, где колебания различались только фазой, и из которых вдоль их поверхности рождалась протяженность! Бесконечное многообразие локальных форм на различных уровнях реальности возникало в процессе декогеренции вокруг и внутри меня! Я был Временем и был Измерением, и я в этом участвовал! Какое зрелище! Какая музыка! Какое потрясение! Я кричал и плакал от восторга, и никто не слышал моего крика, никто не видел моих слез!

Внезапно видение исчезло. Я снова очутился на кухне у окна, где стоял, держа в руке газетку и глядя вниз на склеенные сумерками дома. Кожу под глазами и на щеках стянуло и пощипывало, как после обильных слез. Неужели я плакал? С какой стати? Ах, да, вспомнил – антиквар в пальто, нитка времени, ожерелье. Да, вспомнил.

"Ну, и хрен с ним, с ожерельем!" – подвел я неожиданный итог странным образам и видениям.

"А, кстати, где жена, где дети? Почему их до сих пор нет? Есть хочется зверски! Если не поесть – ожерелье жизни, точно, рассыплется!" – вернулся я к бусинам дней.

В прихожей хлопнула дверь. Послышались неразборчивые голоса, звуки возни и падающей обуви. Застигнутый врасплох, я закрутил головой, соображая, куда спрятать газетку. Сунуть это добро в карман – все равно, что сунуть туда головешку. Я нашел взглядом пустой пакет, схватил и кинул в него газетку. Сложив пакет вдвое и сунув его, в свою очередь, к другим пакетам за дверью кухни, я направился встречать припоздавших домочадцев. В прихожей я нашел жену, которая поправляла перед зеркалом волосы.

– Ну, и где же вас носило? – наклонившись к ней и поцеловав в щеку, с ходу перешел я в шутливое наступление, стараясь держать лицо в тени.

– В школе на собрании. А потом у мамы, – устало ответила жена. – Ты давно пришел?

– Да так… – начал я, но тут сзади на меня налетела дочь, проскользнула под рукой и кинулась обниматься.

– Папочка, папочка! А я же вижу, что ты дома, я же вижу, что твоя куртка висит, значит, ты дома, и пошла тебя искать, а ты спрятался! А как ты себя чувствуешь? Хорошо?

– Конечно, хорошо, мой цветик! Конечно, хорошо! – подхватил и прижал я к себе дочку. – А как ты себя чувствуешь?

– Хорошо чувствую! – ответила дочка. – А у тебя под глазами щеки красные! Голова, наверное, болит?

– Кто бы поинтересовался у мамы, что у нее болит, – ревниво проворчала жена, глядя на наши обнимания.

– Да, мамочка, ты не знаешь, а у папы сегодня утром так голова закружилась, что он на землю упал! – сообщила в мою защиту Светка.

– Как это – упал? – недоверчиво воззрилась на меня жена.

– Да никуда я не упал! – небрежно отмахнулся я, дурашливо щекоча и бодая носом дочку в ухо и шею, чтобы не дать ей развить опасный эпизод. – Так, поскользнулся на луже. Мы есть скоро будем? Умираю – есть хочу! Правда, Светка? Ну, говори, ты ведь хочешь есть?

– Хочу, хочу! – хихикала дочка, уклоняясь от щекотки.

– Вы только и хотите, что есть. Больше от вас никакого толку нет, – поджала губы жена и, подхватив принесенный пакет с провизией, отправилась на кухню.

– Неправда, есть толк! Правда, Светка? Это от других толку нет, а от нас толк есть, и мы хотим есть! Правда, Светка? Ну, говори – правда?

– Правда, правда! – звенел колокольчик детского смеха.

Мы с дочерью смеялись и дурачились, и нам было хорошо. Да разве бывают в жизни минуты лучше?!

– А чего Андрюха прячется? – спросил я всезнающую Светку.

– Он сегодня в школе с каким-то мальчишкой из своего класса подрался! Мама его отругала и сказала делать уроки и не высовываться!

– Правильно сказала. Ну, беги, готовься к ужину! – спустил я дочь с рук, прикидывая, как мне вызволить с кухни пакет с бумажкой. Пройдя на кухню, я уселся на табурет и стал наблюдать за хлопотами жены.

– Что в школе сказали? – поинтересовался я.

– Про Светку – хорошо, про этого оболтуса – плохо. Он еще и подрался сегодня. Как специально. Поговори с ним после ужина. Будь с ним построже.

– Кто кому надавал-то? – спросил я, пристраиваясь поближе к пакету.

– Вот уж не интересовалась! – раздраженно ответила жена, отворачиваясь к плите.

– Ладно, пойду, посмотрю, что он там делает, – сурово сказал я.

Бесшумно схватив пакет, я встал, повернулся спиной к жене, пристроил пакет впереди себя и бочком проскользнул в свою комнату. Там я извлек газетку и вернул ее в ящик на прежнее место, проводив следующими словами: "Ну, зараза, опять тебе повезло! Только не радуйся: все равно сожгу! Сожгу, так и знай! И пепел развею на помойке!" Вместо ответа бумажка развалилась поверх содержимого ящика, отсвечивая наглой желтизной помятого лица. Я плюнул и захлопнул ящик. Придя в комнату к сыну, я нашел его за приготовлением уроков.

– Привет! – сказал я, подходя к нему сзади и кладя руку на плечо.

– Привет, – пробурчал сын, не отрываясь от занятия.

– Как дела в школе?

– Нормально.

– В новостях объявили, что ты сегодня подрался…

Сын молчал.

– Ну, ладно, рассказывай, что случилось.

– Ничего не случилось.

– Но ты же подрался! Или это у нас уже обычное дело?

Сын молчал.

– Ну, понятно. Наверное, получил, как следует, потому и молчишь. Стыдно признаться.