Две сестры

Линдсей вдруг обнаружила, что ей несимпатичен этот старик, с которым она даже не была знакома.

— Везение тут ни при чем. Начать с того, что вы засели за книгу, не зная, будет ли она опубликована вообще, не говоря уже о том, станет ли она хитом продаж. Однажды кто-то из писателей сравнил такую ситуацию с выступлением перед пустым залом.

Рэндалл понимающе хохотнул.

— Скорее это похоже на выступление перед одним-единственным слушателем, вот почему я — самый яростный критик самого себя, если можно так выразиться. Полагаю, это издержки профессии, — добавил он, передернув плечами.

— Если не считать того, что большинство авторов далеко не так талантливы, как вы.

Он улыбнулся.

— Спасибо. Надеюсь, что мою стряпню вы оцените столь же высоко. Ну что, приступим? — Он встал и протянул руку Линдсей, помогая ей подняться на ноги. — Собственно, ужин практически готов. Остались лишь кое-какие мелочи.

Линдсей собралась было надеть туфли, но он остановил ее:

— Нет смысла снова издеваться над собой. Кроме того, так вы мне нравитесь больше. — Он окинул ее долгим взглядом, и глаза его выражали невысказанные чувства, а потом он повернулся и повел ее в альков рядом с кухней, где был накрыт на двоих маленький столик.

Линдсей обрадовалась, когда Рэндалл вышел в кухню. Это дало ей возможность собраться с мыслями и взять себя в руки.

Через несколько минут вернулся Рэндалл, держа в руках глиняный tagine [60] конической формы. Он приподнял крышку, под которой обнаружился благоухающий кускус [61] с курятиной под соусом карри, и положил ей на тарелку несколько кусочков. После того как она провозгласила, что блюдо восхитительно, он сказал:

60

Tagine — горшочек для тушения мяса и овощей (фр.).

61

Кускус — крупа (и блюда из нее) магрибского или берберского происхождения. Как правило, кускус готовится из твердых сортов пшеницы.

— Отлично, потому как это практически единственное блюдо, которое я умею готовить. — Рэндалл пояснил, что однажды записался на курсы кулинарии, но посетил лишь одно занятие. Он лукаво подмигнул ей: — Только никому об этом не рассказывайте. Все мои друзья уверены в том, что я — заправский кулинар.

Линдсей улыбнулась.

— Не беспокойтесь, я сохраню вашу тайну.

Он протянул ей корзинку с теплой питой [62] .

— Никогда не были в Марокко? Замечательное место.

62

Пита — круглый плоский пресный хлеб (типа лаваша), который пекут из белой или коричневой муки тонкого помола.

Она отрицательно покачала головой.

— Собственно, я почти нигде не бывала. Я в основном лишь читаю о тех местах, которые мне хотелось бы посетить. — Она смущенно взглянула на него снизу вверх. — Должно быть, я кажусь вам ужасной провинциалкой.

— Ничуть, — откликнулся он. — У вас просто не было возможности путешествовать. Но все эти сказочные места никуда не денутся, вы еще успеете их посетить. А интересно, — он откинулся на спинку стула, — куда бы вы поехали в первую очередь, если бы могли выбирать?

Она не колебалась ни секунды.

— Мне всегда хотелось посмотреть Россию.

— A-а, страна Толстого и Достоевского!

Она улыбнулась.

— Что я могу сказать? «Анна Каренина» стала моим проводником в мир литературы, когда мне исполнилось пятнадцать. Тогда мне казалось, что это самый замечательный роман на свете. Пожалуй, я думаю так до сих пор.

— Пусть даже он заканчивается трагедией?

— Она предпочла любовь тому, что ожидало от нее общество. На мой взгляд, это — торжество мужества, а не трагедия.

— А я и не подозревал, что в душе вы такой романтик! — В голосе его звучала насмешка, но взгляд, устремленный на нее через стол, был ласковым и интимным, он как будто обнимал ее. Линдсей почувствовала, как по ее телу пробежала легкая дрожь.

— В этом виноват Толстой, — живо откликнулась она.

Добавить что-либо она не осмелилась. Учитывая ее настроение, подогретое вином и теплой компанией, она вполне могла, последовав примеру Анны Карениной, отбросить всякую осторожность.

Покончив с ужином и вымыв посуду, они вернулись в гостиную — наступил черед кофе и десерта: «эспрессо» в крошечных чашечках и миндального печенья. Она смаковала первую чашечку, но отказалась от второй, с неохотой заметив, что ей пора подумать о том, как она будет возвращаться домой. Но прежде чем она поднялась, он положил ей ладонь на запястье и попросил:

— Не уезжайте — вот так, сразу. — Он улыбнулся, увидев, что она нахмурилась. — Не волнуйтесь. У меня и в мыслях нет соблазнять вас, — поспешил заверить он ее, хотя глаза его говорили совсем иное. — Я хотел попросить вас об одолжении. Но вы можете отказаться, если сочтете меня слишком назойливым.

Ему удалось ее заинтриговать.

— Уверяю вас, подобная мысль не приходила мне в голову. Но вы должны объяснить мне, в чем дело, прежде чем я пообещаю вам луну с неба.

— Я тут подумал, что, быть может, вы взглянете на роман, над которым я сейчас работаю. Я написал всего несколько глав и пока не показывал его никому, даже своему редактору. Надеюсь, вы откровенно выскажете мне свое мнение.

— Почту за честь, — ответила она.

Через несколько минут она, удобно устроившись в его спальне, примыкавшей к кабинету, с головой погрузилась в печатный текст, который он ей дал. Это было совсем не то, чего она ожидала. В отличие от головокружительного триллера, каковым по праву считались «Кровавые деньги», новый роман оказался почти элегией. Но ее немедленно увлекла история мальчика-подростка, сбежавшего из дома и голосующего на обочине пустынной автострады под проливным дождем. Стиль изложения покорил ее. Он оказался настолько выразительным, что она буквально физически ощущала усталость мальчика и его страх перед тем, от чего он пытался убежать. Пронзительное одиночество пожилого мужчины, остановившегося на дороге, чтобы подвезти подростка, она уловила настолько отчетливо, как будто сама сидела с ним в машине, глядя на «дворники», не справляющиеся с потоками льющейся с неба воды. Закончив читать, она отправилась на поиски Рэндалла и обнаружила его заряжающим очередную порцию компакт-дисков в проигрыватель.

— Как здорово! — сказала ему Линдсей. — Я даже рада, что вы дали мне прочесть не весь роман, иначе я бы всю ночь не сомкнула глаз.

Выпрямившись, он подошел к ней и обнял.

— Может быть, вы останетесь и поможете мне скоротать ночь? — негромко предложил он. — Я не могу дать вам прочесть всю рукопись, но я знаком с автором, и его можно уговорить рассказать вам, чем закончится роман.

Рэндалл взял ее за руку и, поднеся ее к своим губам, поцеловал в раскрытую ладонь. Линдсей вздрогнула всем телом. Ей казалось, что это примерно то же, как если бы она стояла перед ним совершенно голая, — настолько восхитительно открытой и обнаженной она себя чувствовала. Она не могла пошевелиться, не могла вдохнуть и вымолвить хотя бы слово. Мысли о том, что ей пора уходить и что у нее есть друг, вылетели у нее из головы. И когда он коснулся губами ее губ, в этом уже не было ничего случайного. Это касание оказалось электризующим. Еще никто и никогда не целовал ее так — наверное, подобные ощущения испытывала Анна, когда ее поцеловал Вронский. Инстинкт подсказывал ей: то, что он не торопится разрывать объятия, означало не конец вечера, а начало чего-то нового и доселе неизведанного. Линдсей ощущала это совершенно отчетливо, у нее участился пульс, в груди нарастало нетерпеливое предвкушение приближающейся кульминации, как бывало при чтении романов, когда она думала: «Ну вот, сейчас начнется».

Чувства захлестнули ее с головой, и она почти не отдавала себе отчета в том, что она и Рэндалл переместились в спальню и начали сбрасывать с себя одежду. У нее создалось впечатление, что все происходит само по себе, без ее участия. А потом, когда они сплелись в объятиях, невероятные ощущения затянули ее в свой водоворот, сменяя друг друга. Она осознавала лишь прикосновения рук и губ Рэндалла, когда он ласкал каждый дюйм ее тела, пробудившегося к истинному наслаждению и страсти. Она тоже гладила его, скользя кончиками пальцев по его широкой груди, густо поросшей волосами, и ниже, по загорелому животу и туда, где заканчивался загар… и еще ниже.