Две силы

– Почему ошибка? – забеспокоился Медведев.

– Довольно прозрачно: бродяга куда-то пойдёт и поведёт свой конвой. Простой ему расчет – повести на своих, на свою банду. Банда конвой перестреляет, и всё тут. Почему мне не сказали? Ты тут сидишь в центре, в городе, а я по границе всё время маячу.

– Нужно было послать три машины, пожалуй, закрытые. А бродягу держать всё время под дулом, первая пуля – ему.

Медведев пожал своими тучными плечами и налил ещё по стаканчику.

– Говоря фактически, в Лыскове какой-то узел.

– Ну, ты и сам знаешь. Берман все с этой старой воблой возится, как её эту, Гололобову, ангельское имя такое, Серафима, что ли? Та что-то, видимо, знает. Взять бы её просто в оборот, сказала бы.

– Ну, Берман тоже не сапогом сморкается. А, может быть, Серафима это его агентура?

Эта мысль Медведеву в голову не приходила. Но некоторое облегчение ему всё-таки принесла, она сильно снижала его личную ответственность за все те таинственные происшествия, которые одно за другим нагромоздились в Лыскове.

– Я так кумекаю, – продолжал Завойко. – Приехал этот Светлов на насиженное место. Всё готово: кони, провожатые, сообщники, не мог же он в одиночку перебить целый взвод? Теперь, вот, вашего Кузнецова отправили с бродягой, уж бродяга-то будет знать, куда ему тащиться…

– Это фактически. Но, если Серафима была его агентурой, то ему и карты в руки, пусть действует, как хочет.

– Хорошо бы с ним поближе познакомиться, – сказал Завойко.

Медведев посмотрел на него не без некоторого раздражения: первый раз встретил человека, который хотел бы более близкого знакомства с товарищем Берманом. Но Медведев предпочёл этой мысли вслух не выражать.

– А как?

– Да вот, пригласи его на охоту. Здесь всё-таки как-то официально. А там – небо, травка, тетерева…

Медведев очень сомневался в том, чтобы небо, травка и даже тетерева могли бы оказать какое бы то ни было влияние на Бермановскую психологию, но возражать не стал, что ж, попробовать можно. Собственно говоря, у него не было никакого желания поддерживать с Берманом даже самое отдаленное знакомство, но уж всё равно Берман тут, и Лысковскую историю всё равно как-то придётся расхлёбывать…

Поэтому войдя в кабинет Бермана, Медведев напялил на себя благодушно-товарищеское выражение лица.

– У меня, товарищ Берман, есть конкретное предложение – поедем-ка завтра на охоту. Погода под стать, нужно же проветриться…

К его удивлению, Берман согласился почти сразу. Однако, спросил:

– А когда этот бродяга сможет доехать до Троицкого?

– Не раньше, как завтра ночью. Дорога очень плохая, мосты слабоватые, машина тяжёлая…

О предположениях генерала Завойко Медведев предпочёл пока не говорить, кто его знает, может быть, Завойко питает очень уж преувеличенные опасения.

Ну, что ж, поедем. Охотник я никакой, но проветриться и в самом деле нужно.

НАЧАЛЬСТВО НА ОХОТЕ

В огромный вездеход, точно такой же, какой повёз Стёпку в его романтическую поездку, сели Берман, Завойко и Медведев. И, кроме того, два телохранителя – один Медведевский, другой Бермановский. Медведевский старался держаться незаметно и тихо и в дальнейшем нашем повествовании никакой роли не сыграл. Бермановский представлял собою высокого, костистого и жилистого мужчину с костистым лошадиным лицом. Его звали просто – товарищ Трофим. На своре он держал огромную полицейскую ищейку, которую звали просто – Чоб. Медведев считал этих телохранителей, по меньшей мере, дармоедами, но они были предписаны уставом и обычно вели охрану, так сказать, с двух сторон: с одной стороны охраняли начальство от возможных неприятностей со стороны благодарного населения и, с другой, охраняли более высокое начальство от возможных неприятностей со стороны нижестоящего. Говоря короче, находясь, вплотную к телам, скажем, Медведева или Бермана, они кому-то должны были докладывать о каждом шаге их подзащитных. Вобщем, и это было чепухой. Всё серьезное происходило в стенах всяких учреждений или, вообще, в таких местах, где телохранителям вовсе нечего было делать.

Подорожный разговор как-то не вязался. Машина въезжала в ухабы и выезжала из них. Завойко стал вслух мечтать о тех временах, когда Советская власть проведёт здесь бетонные шоссе, но перспектива бетонных шоссе не заинтересовала ни Бермана, ни Медведева. Ни голубое прозрачное небо прозрачной сибирской осени, ни уже желтевшая травка по обочинам дороги не производили на товарища Бермана решительно никакого впечатления. Он курил свои подозрительно ароматные папиросы и молчал, как сейф.

По дороге вездеход обогнал тощую машину, в которой ехал товарищ Чикваидзе со своей благоприобретенной, но, как надеялся Чикваидзе, только временной подружкой жизни. Товарищ Чикваидзе, приподнявшись на сиденье, отдал честь начальству и не без некоторой оторопи подумал: “Так эта стерва и это знала, что Берман поедет сюда!”

Он боком посмотрел на Серафиму и почему-то вспомнил о том, что исчезновение её бывшего супруга до сих пор оставалось невыясненным. И что, больше этого, Серафима не обмолвилась об этом исчезновении ни одним словом.

– Ну, а что с твоим мужем? – спросил он.

Серафима презрительно поджала свои сухонькие губы.

– То ли запил, то ли сбежал.

– То есть, как это запил? И как это сбежал?

– Да вот увязался с какими-то там чалдонами, сидит где-то и самогон дует. А, может, и сбежал.

– Куда сбежал?

Тут Серафима приняла окончательно таинственный вид и ответила совсем туманно:

– Ну, мало ли куда можно сбежать?

Чикваидзе очень хотелось плюнуть ей в физиономию, потом он передумал и решил плюнуть на дорогу, но передумал опять и только ещё раз выругался, сочно, длинно, но не вслух.

К клубу обе машины подъехали почти одновременно. Разношёрстная стая собак встретила их разнокалиберным лаем. Особенное неудовольствие вызвал Чоб. Откуда-то из-за угла возник Степаныч и привёл своих четвероногих подданных в какой-то порядок. После чего стал столбом и безучастно смотрел, как выгружались пассажиры и свёртки, как дядя с лошадиным лицом поправил два пистолета на своем поясе, и как какая-то облезлая баба вылезла вместе с товарищем Чикваидзе. Женщины приезжали в заповедник очень редко, но таких Степаныч здесь ещё не видал.

– Ты помоги выгрузиться, – загремел Медведевский бас, – что ты этакой чучелой торчишь?

Вместо ответа Степаныч издал свист, от которого Серафима Павловна чуть не присела. Из-за угла, как по щучьему велению, выбежали оба беспризорника, Ванька и Васька. Или, наоборот, Васька и Ванька.

– Вы поосторожнее, – сказал Медведев, – в этом свёртке стекло.

Но беспризорники уже были обучены и без Медведева. Во всех свёртках что-то соблазнительно булькало и переливалось, шёл запах ветчины, икры, сёмги, жареного поросёнка и прочих жизненных благ.

Один только Медведев чувствовал себя здесь как дома. Берман стоял, как изваяние с папироской в зубах. Завойко разминал ноги и посматривал то на Медведева, то на Бермана. Чикваидзе просто не знал, куда ему, собственно, деваться, и только Серафима Павловна подошла к Берману, ещё раз повторила свой классический книксен и сказала сладеньким голоском:

– Прошу здравствовать, товарищ Берман!

Медведев даже оглянулся по дороге к двери. “Ну, и чучело гороховое”, – подумал он ещё раз. Но Берман сделал полтора шага навстречу Серафиме и подал ей руку. Медведев, как минут десять тому назад Чикваидзе, совсем собрался было плюнуть, но, как и Чикваидзе, удержался. Нет, Завойко тут путает, никакой агентуры, агентуру так не демонстрируют. Товарищ Медведев был уверен только в одном – в том, что товарищ Берман ничего не делает спроста. И при всём его физическом отвращении к Берману, товарищ Медведев знал: творцом или, по крайней мере, одним из творцов данного ведомства со всеми его аксессуарами был товарищ Берман. Так что отвращение смешивалось с уважением примерно в пропорции пятидесяти к пятидесяти. В данный момент товарищ Медведев искренне желал, чтобы Берман утонул где-нибудь в болоте…