Две силы

Отец Пётр снова поднял указующий и укоряющий перст свой, и Еремей запнулся снова.

– Погоди, сидел твой Потапыч где-то всю ночь, посидит ещё, наука будет. Бери пока ведро и принеси воды горячей, знаешь откуда, нужно этого Стёпку вымыть.

Минут через десять – пятнадцать Стёпка был вымыт так, как ему, вероятно, не приходилось мыться ни разу в жизни. Рана была осмотрена, промыта и перевязана какими-то травами, настойками и прочим. “Всё это тибетская медицина,” – пояснил отец Пётр Валерию Михайловичу. “Напрасно ваша официальная наука так мало всем этим интересуется”.

Стёпка чувствовал бы себя совсем на седьмом небе, если бы ему дали ещё и второй стакан, но отец Пётр проявил полную неумолимость:

– Теперь ты спи, а я буду над тобой молиться. А вы поешьте и идите за Потапычем. Вы мне тут, Валерий Михайлович, тоже не нужны.

– Поесть успеем, – мрачно сказал Еремей, – чёрт нас не возьмёт, – и снова покосился на отца Петра, – да только, как его искать?

– Чёрта? – перепросил Стёпка,

– Я знаю направление, а там найдём, – сказал Валерий Михайлович.

– Тут у кельи отца Петра все истоптано, но есть направление, найдём, чёрт его не возьмёт…

– Что-то ты, Еремей, больно уж на нечистую силу налегаешь.

– Да вы сами посудите, отец Пётр, сколько мы тут народу напортили. А ведь, тоже, мобилизованные, разве по своей воле? У кого родители, у кого жена, у кого дети… А мы тут их, как белок на промысле…

– А эти-то о твоих детях стали бы спрашивать? – сказал отец Пётр.

– Тут никто ничего не спрашивает, а только и знают, что один другого калечить. Пошли. Вот, прости Господи…

Еремей покосился на отца Петра и сжал зубы.

– Страдает народ безвинно, одному чёрту ладан курим, пошли. Возьми, Федя, коня. Не то опять тащить, может, придётся…

Валерий Михайлович довольно точно помнил направление, по которому исчез в тайге Потапыч, но дальнейшее для него было неясно. Еремей был мрачен и казался совершенно безразличным. Федя шёл впереди с такою же уверенностью, как если бы он шагал по давно знакомой улице.

– А мы не собьёмся, Федя? – спросил его Валерий Михайлович.

– А это как же? – удивленно сказал Федя, – Ведь тут сразу видно, вот посмотрите сами.

Валерий Михайлович посмотрел, но не увидел ничего.

– Так сразу же видно, – повторил Федя, – вот где трава, где ветки, где вот на бурелом наступил, сразу видно.

Валерий Михайлович вспомнил объяснение, какое ему давал очень опытный таёжник, профессор зоологии: для настоящего таёжника тайга – как огромная шахматная доска, в которой все квадратики расположены в законном таёжном порядке. И всякое отступление от этого законного порядка таёжник видит так же, как вы видите один единственный искривлённый квадратик. По-видимому, это объяснение соответствовало действительности – Федя шагал всё дальше и дальше, и Еремей не проявлял никаких признаков любознательности или беспокойства.

Некоторую нерешительность Федя показывал только тогда, когда путь взбирался на каменистые взглобья тайги, на которых не росло вообще ничего – голые каменные россыпи. Тогда Федя становился на четвереньки, самый удобный в таких случаях наблюдательный пункт, с которого вся сумма незаконных явлений на почве вытягивается в некую более или менее прямую линию.

Потом путь спускался снова вниз, в поросли, в тайгу, и Федя снова шагал, как по давно знакомой улице. Так вышли они на маралью тропу.

– Смотри, батя, так и есть, в манзину яму провалился. Только бы не на кол!

– Ничего, – буркнул Еремей, – чёрт его не возьмёт.

Однако, Валерий Михайлович почувствовал беспокойство.

То, что Федя назвал “манзиной ямой”, были ямы, вырытые пришлыми китайскими звероловами – манзами. Эти манзы перегораживали тайгу десятками вёрст заборов из валежника, сушняка, ветвей, оставляя только узкие проходы, а в проходах вырывали ямы – западни для маралов. Этот род охоты истреблял массу дичи, и настоящие здешние постоянные охотники – русские, сойоты и прочие, вели с манзами регулярные войны, пока манзы не были вытеснены вон. Но ямы кое-где ещё остались, сверху прикрытые самым тщательным образом. Время, листопады, дожди прикрыли их ещё основательнее. Шагах в пятидесяти от Еремея с его друзьями виднелась дыра в земле: чёрное пятно в зелёной и серой настилке из листьев и валежника.

– Ага-а-а! – вдруг рявкнул Еремей так, что Валерий Михайлович чуть не споткнулся от неожиданности.

– Ага-а-а – повторила тайга, но из ямы не было слышно ничего.

Неужто и в самом деле на кол напоролся?

На дно ямы манзы обыкновенно втыкали заострённый кол. Все трое бросились бегом.

– Осторожно, Валерий Михайлович, – крикнул Еремей, – а то ещё и вы провалитесь.

Федя прощупал ногой почву, наклонился к самой яме.

– Ты тут, или нет?

– Ту-ут, – донёсся слабый, глухой загробный голос.

– А давно ты тут?

Ответа не последовало.

– Да что тут разговаривать, – буркнул Еремей, – давай аркан, будем тащить.

– Как бы только нам всем туда не провалиться, – предупредил Валерий Михайлович.

– Это действительно, – согласился Еремей, – края ямы-то, поди, пообваливались. Давай, Федя, и другой аркан. Держи меня, а я Потапыча тащить буду.

Еремей просунул свои плечи в мёртвую петлю одного аркана, конец которого взял Федя, а с другим наклонится над ямой.

– Держи, Потапыч!

Из ямы послышалось какое-то бульканье.

– Да жив ты ещё, али нет?

– Жи-и-ив, – донёсся загробный голос.

– Можно тащить?

– Тащи-и-и…

Словно из-под земли появилась одна рука. Даже не из ямы, а из-под земли, сквозь наваленное на яму прикрытие. Ломая его ветки и пробиваясь головой сквозь листву, валежник и прочее, на земной поверхности показалась, наконец, верхняя часть Потапыча. Цвета его лица нельзя было разобрать. Давно небритая щетина была плотно замазана грязью. На эту грязь налепились засохшие листья, хвоя и прочая дрянь. Судорожно цепляясь обеими руками за ломающийся валежник, Потапыч пытался выползти на твёрдую землю. Натягивая левой рукой аркан, правой рукой Еремей выдернул Потапыча, как редиску из грядки.

– Ой, батюшки, не могу, – детским голосом хихикнул Федя и чуть не выпустил своего аркана.

Еремей пошатнулся на самом краю ямы, но устоял. Федя дёрнул за аркан, Еремей свалился на спину. Федя, видя такое дело, поспешил юркнуть в кусты: “Ой, батюшки, не могу, ой, батюшки, не могу…”

Потапыч грузно осел на землю. Жидкая грязь стекала с головы, плеч, спины, из рукавов и даже из-за ворота рубахи. Он пытался что-то сказать, разинул рот и снова захлопнул его, так ничего и не сказал. Валерий Михайлович протянул ему фляжку с водкой. Потапыч попытался взять её рукой, но потеряв в этой руке дополнительную точку опоры, совсем свалился на бок. Где-то за кустами жеребёнком ржал Федя. Отсутствие отца Петра уже не сдерживало Еремея, Валерий Михайлович никак не подозревал в нём такого основательного знакомства с народной словесностью. Словесность откликалась густым эхом, хорошо ещё, что в тайге не было дам. Валерий Михайлович приложил фляжку к губам Потапыча. Опустошив фляжку, Потапыч принял сидячее положение. Снова открыл рот, посмотрел на Валерия Михайловича совершенно осоловевшим взором и, как бы раздумав, снова захлопнул. Еремей, продолжая выражаться, подвёл Лыску.