Две жизни в одной. Книга 3
Шрифт:
– Ведаю, ведаю, - молвил голос.
– Живёт оно на вершине моего дворца. А зачем искать?! Надо учиться видеть радостное, доброе, красивое. Не всматриваться в ненависть, не разжигать в себе зла. Люди - дети света. Они должны помнить об этом и служить солнцу.
– Как это?
– не понял Ваня.
– Радость приходит с ясным утром, с чистым небом и с человеческой добротой. Доб-ро-той, - голос умолк.
– Вот, Шебаршалушка, и большую избу нашли. Войти бы да до Солнышка Златого дойти.
– Входите да помните, - снова молвил голос, - вошедшему нельзя долго оставаться в одном времени. После осени должна наступить
– Ну и дела!
– высказался Шуршала-Шебаршала.
– Дяла у них, - послышался голос Три-худы.
– Кабы следом не ползла, не узнала бы, где большуща изба стоит. Где Земля счёт времени ведёт. Силой не взяла, так хитростью одолею упрямого тверича да дружка его запечного-поперечного. Останутся в старом времени! Не видать им нового времени. Не видать Златосолнца и радости.
– И Три-худа приоткрыла дверь дворца, ведущую в осень, прикинулась Дедом Урожаем.
– Заходите, гости дорогие, - запричитала Три-худа, положив на голову копёнку из жёлтой соломы, - в осень угодили, погостите. Праздники урожая начинаются, Ванечка. Свадебки на Руси играют. Ты ведь страсть как на балалайке играть любишь! Оставайся, закрома полны. Живи - не тужи!
– Нековды, идтить надобно.
– И то верно, - заторопился Шишок, открывая соседнюю дверь, идущую вверх. А уж Три-худа там, в Зиму Зимовну превратилась, Деда Мороза кличет:
– Эй, Мороз Морозович! Старый, ты что, совсем в детство впал? Сидишь себе на подоконнике, стёкла разрисовываешь? Не слышишь? И дела нет до гостей! Дед, приморозь-ка их, чтобы Зимушку лютую помнили! Вьюга, Метель, Пурга, подсобите!
– И закружились холоднющие силы вокруг Ивана и Шишка, и заморозили, и усыпили.
– Поменяю-ка я свой перстенёк с ледяным бриллиантиком на колечко вон у того дружка запечного, - молвила Три-худа в образе Зимы Зимовны, - ни к чему оно этому лохматому, нечёсаному. Ухо, чай, смёрзлось, не чувствует!
– Ты чего за шиворот воду льёшь?
– очнулся Шишок, - Не крути, не отдам колечка. Ваня! Да никак умёрз? Вот бы на печку погреться. Чем топите-то? Сосульками, небось?
– А чем же?
– отвечает Зима, играя градинками и грызя леденцы.
– Ванюша, пора из зимы выбираться! Нельзя нам тута долго оставаться. Пора в весну идтить. Маятник-то что вещал? Забыл, что ля?
– Ну, Шуршалушка-Шебуршалушка, сна не дал доглядеть. Видал туманы сказочные, солнышко златое улыбчивое, ласковое.
– Пошли, пошли, - стал выталкивать Шишок Ивана за дверь, где тихо скрипели льдины, журчали ручьи, падали капли и слышались раскаты грома.
– И здесь нечего задерживаться долго. Но без весны в лето не попадёшь!
– Грох-грох-грох! Трах-трах-трах!
– приветственно переливалось крутом.
– И холод, и тепло! Снег и гроза с ливнем! Всё сразу?!
– удивился Ваня.
– Так это ж весна! Она така. В ней всё перемешано, - рассуждал Шишок, шагая с Ванькой в лето.
– Прошу, заходите!
– на пороге лета стоял солидный рыжий гриб, из-за плеча которого выглядывала взъерошенная ворона.
– Разрешите представиться: Лето, Июнь Июльевич Августович, псевдоним - Жаворонков. Глафира, распорядись! Это - Суховей Водопеевич.
– Ох, ох!
– стал крутиться возле веника Смерч.
– Вертится да охает. Зубы болят. От сладкого, - продолжал Жаворонков.
– Вчера, представляете, один целый сад со спелыми яблоками и грушами проглотил. Глафира! Ты чего там возишься?
– Да ещё в Армении персиковые плантации скушал, - добавила ворона, появившись с большим подносом, на котором лежала гора угощений.
– Суховейчик, дружок, развлекай гостей!
– ворона Глафира подожгла на блюде дурман-траву, стала обносить гостей сладостями, окуривая и одурманивая пришельцев.
– Угощайтесь, угощайтесь!
– Пахнет-то как душисто, вкусно, - разомлел Шишок.
– Не хуже, чем на печке.
– Хорошо, - вторил ему Ваня.
– Отведайте, гости дорогие, гости долгожданные, - продолжала Глафира.
– Суховей, я что сказала?! Развлекай гостей!
– Очень даже охота отведать. Аж за ушами затрещало, рот слюной свело, - говорил, зевая, Ванюша.
– Эва, как крутится приятель-то твой...
– Давай, Смертушка, давай! Суши их, высушивай! Эх!
– вдруг злобно завопила ворона.
– Что с тобой, Глафирушка?
– удивился гриб.
– Смертушка-Суховейчик, ну-ка, за водицей волжской слетай! Самоварчик-то, поди, давно пустой? Али выкипел?
– Чаёк да чаёк, - заворчал Суховей, - сейчас слетаю. Будет вам по глотку. Тоже водохлёбы?
– А как же? Водохлёбы. Тверские. Можем с одной баранкой на спор сорок чашек выпить, - подхватил Шишок.
– У нас все водохлёбы: затверецкие, затьмацкие, заволжские, посадские. Спать-то как охота... Пахнет чем-то, не пойму? Вроде, сеном...
– Запахи лугов, садов, полей, рощ. Запахи лета, - поддакивал Жаворонков, - прекрасная пора!
– А что там?
– спросил Ваня, показав рукой на стену, уходящую вверх.
– Известно что. Осень. За ней - зима, опять весна, лето, снова осень, и так бесконечно, как сама Земля. От января до января даёт виток наша Земля вокруг солнца. Считает время Земля, считает...
– Хорошо-то как... А ты, Шебуршалушка, ужо спишь и колечко выронил. Как скажу: «Дух железный народися, с...», - и Ванятка заснул.
– А дальше как? Как дальше? Нечиста сила, не успела!
– скинув обличье вороны, запрыгала вокруг спящих Три-худа.
– Может быть, так: «Дух железный, народися, с новой гадостью явися»? Да ладно, кончилась их жизнь. В старом времени остались, лежать будут возле загородного посада. А ты чего с пустым ведром болтаешься?
– накинулась на Суховея ворона.
– Опять дорогой выпил?! Вот что, Суховейчик, родненький! Ты всё равно по свету носишься, отнеси-ка этих в старую Тверь!
– А иде та Тверь? На Волге, что ли?
– закрутился горячий ветер.
– И на Волге, и на Тверце. Да не перепутай, в каку сторону! Туда - в сторону весны - старое время. Туда, в сторону осени - новое время. Аж чтоб тебя подкинуло да подбросило!
И так подкинуло, и так подбросило от этих слов Суховея, что вылетел он в космическое пространство, неся путников. А в космосе время не ровня земному. Решив, что приятели не баре, не князья, что сами до печи доберутся, вытряхнул Суховей Ванятку да Шишка прямо на мостовую.