Две жизни. Мистический роман. Часть 2

Увидев ужас на лице матери, Дженни сразу поняла, как безобразно она выглядела в ту минуту. Закрыв лицо руками, она убежала в свою комнату, захлопнула дверь и повернула ключ в замке.

Бросившись в кресло, она просидела несколько минут без движения, без сил, не способная что-либо соображать. Наконец, сбросив с себя плащ и шляпу, она натерла виски и шею одеколоном и взяла письмо в руки. Ее несколько удивила особенность бумаги, должно быть, не английской, и вензель с графской короной, темно-зеленой с золотом. Разорвав конверт небрежно и торопливо, Дженни прежде всего посмотрела подпись – «Наль, графиня Т.», – стояло там.

«Милая мисс Уодсворд, – пишу Вам по поручению моего мужа, который просит передать, что лорд Бенедикт будет ждать Вас в воскресенье в 11 часов утра в своем доме. Отец же просит сообщить, что время его очень точно расписано. И Вам он отдает его с большой любовью и радостью, но, к сожалению, только от 11 до 12 часов.

Примите уверения в совершенном к Вам уважении.

Наль, графиня Т.».

Чувство унижения, обида и негодование охватили Дженни. Выбор ею наряда, желание обворожить Николая, и – это письмо Наль. Девушка почувствовала сильное раздражение, все смешалось в ее сознании в какой-то сумбур и снова вызвало пароксизм бешенства. Теперь уже не на мать обрушилось ее раздражение, а на дурочку-сестру, не сумевшую, очевидно, передать письмо так, чтобы Наль об этом не узнала. По всей вероятности, узнав о письме, прелестная графиня закатила мужу сцену ревности и пожелала ответить лично, опасаясь соперничества с красивой Дженни.

Последняя мысль порадовала мисс Уодсворд и привела ее в себя. Но все же письмо она решила матери не показывать. Зная ее любопытство, Дженни оторвала от письма часть бумаги с подписью и бросила рядом с конвертом на столе, а само письмо сожгла.

Затем она вышла в ванную комнату, оставив свою дверь открытой. Как она и предполагала, пасторша немедленно шмыгнула в ее комнату. Дженни дала ей время полюбоваться короной и подписью и вернулась к себе уже остывшей от гнева. Теперь ей казалось невероятным, что она могла позволить себе настолько потерять самообладание. Ей было крайне неприятно сознавать, что она впала в ту же вульгарность, которая так коробила ее в матери. Оставаться наедине с собой и дальше казалось девушке невыносимым. И она обрадовалась матери, которая вошла к ней как ни в чем не бывало и предложила отправиться в театр за билетами на заезжую знаменитость.

За завтраком мать и дочь, не касаясь утреннего происшествия, решили, что Алису нужно до конца недели оставить дома. Ежедневные отлучки Алисы, становящиеся к тому же все более долгими, грозили катастрофой их домашнему обиходу. Пасторша посоветовала дочери написать письмо Алисе теперь же и оставить его на видном месте. Дженни, позабыв, что Алиса уже давно не та девочка на побегушках, которой она всегда отдавала распоряжения, как своей горничной, написала ей целый ряд указаний относительно домашних дел, расписав их вплоть до воскресенья. В соответствии с ними Алиса должна была навести порядок в ее комнате, разложить по местам вытащенные ею шляпы, приготовить ей и матери туалеты к воскресным скачкам, и так далее. Кроме того, она прибавила, что Алиса сейчас не должна бывать у лорда Бенедикта, где она изображает из себя приживалку молодой графини, чем позорит мать и сестру. «Пора кончать все эти глупости» – закончила она свое послание.

Запечатав письмо, Дженни оставила его на столике в передней, где его нельзя было не заметить. Наконец обе дамы вышли из дома, очень довольные собой. По дороге они встретили знакомых, с которыми провели все время до обеда, а вскоре после этого отправились в театр. Но в душе Дженни все это время поднимались волны зависти к сестре, она не понимала, каким образом эта дурнушка смогла вызвать симпатии лорда Бенедикта, тогда как всю жизнь на Алису никто не обращал внимания, если она появлялась на людях в обществе Дженни. Мисс Уодсворт в тот день была рассеянна, чем вызвала удивление своих кавалеров, не привыкших видеть ее задумчивой.

Тем временем Алисе в доме лорда Бенедикта было, как всегда, радостно, легко и весело. Добрую и нежную девушку обожали все, начиная от Наль и Дории и кончая маленьким сыном повара, который так и тянулся к ней, если им случалось встретиться в саду или во дворе.

В тот день пастор приехал в дом лорда несколько раньше обычного и прошел с дочерью в сад; там их увидел Флорентиец и сейчас же вышел к ним. Пригласив обоих на весь конец недели в свое загородное имение, он сказал, что сегодня просит их остаться ночевать у него. За вещами пастора решено было отправить Дорию к его старому слуге Артуру, а для Алисы Наль уже заранее приготовила туалеты. Вечером один из экипажей лорда Бенедикта отвез в пасторский дом Дорию с письмом.

Старый слуга сам открыл дверь и был несказанно удивлен, увидев незнакомую леди. Когда он прочел ласковое письмо с дружеским обращением пастора лично к нему, «старому другу и верному спутнику всей жизни», Артур весь просиял и поцеловал письмо обожаемого хозяина. Пастор писал, что сожалеет, что не мог на этот раз взять его с собой, но надеется, что сможет сделать это в следующую поездку к лорду Бенедикту. А сейчас он просит его не скучать и навестить своих родных, живущих близ Лондона. Он, пастор, дает ему на это разрешение. Если Артур выедет сегодня же вечером и вернется утром в понедельник, то доставит своим родным большую радость, о которой они так долго мечтали, и сам пастор будет доволен не меньше их. «Я не буду счастлив, если стану отдыхать один, а ты будешь сидеть в городе», – заканчивал пастор. Прочтя письмо, слуга отер слезы.

– Неужели лорд Уодсворд написал вам что-то печальное? – с беспокойством спросила Дория.

– О нет, миледи, разве мой дорогой господин может кого-нибудь огорчить? Он ангел во плоти, как и мисс Алиса. Я растрогался до слез только потому, что пастор не мог уехать отдыхать, не подумав обо мне. Он много раз настаивал, чтобы я съездил к родным. Но разве я могу оставить его одного в этом аду? Если мисс Алисы нет, ему и прилечь не дадут. Верите ли, миледи, я сажусь вот здесь на стул, запираю дверь в коридор на ту половину дома, где живет лорд, и не пропускаю туда ни леди Катарину, ни мисс Дженни. Терплю каждый раз их дерзости и брань, но только так могу обеспечить хотя бы час спокойствия и тишины для господина. Уважения к его трудам и болезни у хозяйки и ее старшей дочери нет.

– Не называйте меня «миледи», я такая же слуга, как и вы, только служу молодой графине. Вот этот конверт просил передать вам молодой хозяин, граф Николай; очевидно, пастор сказал ему, что отпускает вас к родным. И граф – тоже душа редкостная – посылает этот привет для передачи вашим родным. А мне он приказал не только забрать вещи вашего хозяина, но и доставить вас на вокзал.

Слуга, не чуя под собой ног от радости, мигом собрал все вещи и пастора, и свои, и сказал кухарке, что хозяин и Алиса уезжают за город и приедут домой только в понедельник вечером, а сам он тоже покидает Лондон по приказанию хозяина и вернется обратно рано утром в понедельник. Толстая и равнодушная ирландка завистливо покачала головой, но так как доброго Артура она любила, то пожелала ему приятного пути и снабдила продуктами на дорогу. Раздраженная постоянными придирками хозяйки, она злорадно подумала о том, что пасторша и старшая мисс будут сидеть в городе и грызться друг с другом, а хозяин и Алиса насладятся отдыхом в деревне без их чудесного общества. Заперев наружную дверь, кухарка передала горничной холодный ужин для хозяек и ушла к себе наверх в маленькую, уютную и солнечную комнатку.

Сколько леди Катарина ни спорила с пастором, что он балует и распускает прислугу, отдавая ей барские комнаты, сколько ни доказывала, что горничная и кухарка могут жить в одной комнате, а ей нужно помещение для домашней швеи, – она наткнулась на вето пастора. У каждого из живших в его доме слуг и служанок была отдельная, безукоризненно чистая комната, и за своевременным ремонтом этих помещений следил сам пастор.

Возвращаясь из театра, Дженни была неразговорчива. Все ее мысли сосредоточились на Алисе, на том, как повести себя с сестрой, чтобы вырвать ее из сферы влияния лорда Бенедикта. Первое ядро, самое действенное, как полагала Дженни, уже пущено в Наль, приревновавшую мужа к ней. Судя по себе, Дженни полагала, что Наль, возненавидев Дженни, будет стараться удалить из дома и ее сестру Алису. Дурочку она надеялась уломать, прикинувшись тоскующей в постоянной с нею разлуке.

Первое, что поразило обеих по возвращении из театра, – это мертвая тишина в доме. Обычно, как бы поздно они ни возвращались, пастор ждал их под музыку Алисы, которая смолкала с их приездом. И оба они всегда старались приготовить что-нибудь вкусное к ужину. Правда, за последнее время в их домашнем обиходе многое изменилось. Но все же основной распорядок жизни не нарушался. Дженни, приготовившая улыбку и нежное объятие для сестры, решившаяся сказать, что ее музыка лучше театра, где они сегодня скучали; Дженни, хитро нашедшая, как ей казалось, подход к отцу в том, чтобы просить его посвятить ей два ближайших вечера для совместной работы над научными книгами; Дженни, которая полагала, что отец будет счастлив тем, что старшая дочь последовала, в конце концов, его советам в науке, и останется дома, не поехав к лорду Бенедикту, а Алиса, растаяв от комплиментов и нежности сестры, успеет все, что нужно, сшить для скачек, – Дженни получила первый удар, когда увидела свое письмо нераспечатанным.