Две жизни. Том II. Части III-IV

Я взял Эта на руки, мы уже готовы были двинуться дальше, как сзади нас послышались торопливые шаги и из густых зарослей лиан, растущих вдоль боковой дорожки, вышли Алдаз, Бронский и Наталия.

Молоденькая Алдаз легко и быстро шла впереди. Бронскому ничего не стоило поспевать за нею, но бедная плотная и грузная Наталия еле двигалась за ними обоими. По её лицу катился пот, но оно было сейчас спокойно, даже смирение лежало печатью на этом лице, сейчас столь незнакомом мне. Бунтующей и протестующей Наталии нельзя было и представить себе в этом существе.

Франциск подошёл к ней, держа меня под руку, и, точно окутывая её своей любовью, сказал ей:

– Я хотел, чтобы вы были с нами сегодня, дорогая сестра. Вы увидите не представление или занятные фокусы, но один из величайших актов самоотвержения и любви тех, кто вас сюда направил. Вы сегодня наглядно увидите, как проявляется в земном труде то самообладание, к которому вас так настойчиво зовёт Али. Вы поймёте, что достичь его одной лишь силой воли невозможно. Оно рождается из ощущения в самом себе блаженства и счастья жить. Четыре элемента составляют полноту этого счастья жить. Первое, что ощущает человек, – это блаженство любви. Любовь живая в человеке – это не личное его качество или добродетель. Это такая освобождённость сердца и мысли от всех тисков страстей, при которой ничто в самом человеке уже не мешает ему войти в ощущение блаженной любви. И в этом внутреннем состоянии света в себе уже нет условных представлений о том, как и каким способом надо служить и помогать людям; не важно, несёте ли вы им весть радости или скорби, – важно, что вы несёте им весть раскрепощения, которое расчищает человеку путь к блаженству любви.

Второе, что вводит вас в осознание себя участником труда вечного, – это блаженство мира сердца. Раскрепощённое сознание даёт человеку возможность увидеть весь великий труд Жизни, – не убогий человеческий закон справедливости, но вечные законы целесообразности и закономерности. Осознав их, человек видит и понимает и своё собственное место во Вселенной труда для блага и радости всех, и ощущает блаженство мира сердца. Третье, что раскрывает сознание светлого земного труженика, есть радость общей гармонии в движении всеобщей жизни. Раскрепощённые глаза, с которых упали плотные покровы телесной любви, дают возможность увидеть, что нет ни зла, ни добра – есть временное закрепощение в собственных представлениях о том или другом. И оба эти понятия могут стать предрассудками и одинаково держать цепкими крюками дух человека. Освобождённый чувствует блаженство радости как простую доброту, которую привносит в каждую встречу, ибо это не его личное качество, а только живое движение его внутреннего блаженства радости.

Четвёртое блаженство, закрывающее двери всему личному и завершающее тот круг блаженств, в котором живёт освобождённая душа, – это блаженство бесстрашия. Нет счастья для земного человека большего, как достичь такого раскрепощения и такого раскрытия Любви в себе, чтобы она воплотилась в гармонии этих четырёх блаженств. Всё величие духа, до которого может дойти земной человек, заключается в этом качестве самообладания, которое люди зовут гармонией. На самом же деле это только начало гармонии, её первые составные части. Это свойство, вводящее в преддверие храма, в котором находятся существа, не имеющие предрассудков относительно добра и зла, и где можно постичь, что такое свет в себе и как его нести встречным. Каждый из людей, освобождённых хотя бы в малой степени, приближается к труду вечному. Он понимает, что нет «дня» его личной жизни. А есть только «день дежурства» человека на земле – дежурства не ради подвига, а ради простого счастья вносить действенную энергию доброты во все дела и встречи.

Человек, закованный в тяжелейшую броню «добра и долга», точно так же не может двигаться к совершенству, как и отягощённый предрассудком зла. Только тот может войти в круг дежурящих учеников, кто забыл о себе хотя бы до такой малости, что перестал обижаться, кого-то и за что-то наказывать, кому-то угрожать или сам чего-то страшиться, с кем-то объясняться, оправдываться и ссориться. Шаткие, бесхребетные, ни в чём не уверенные люди напрасно стремятся что-то читать или о чём-то философствовать, полагая, что в этом и состоит весь их труд и «искания» высокой человеческой жизни. Не говорю уже о тех, кто видит повсюду только куплю-продажу.

Здесь, в эту минуту, не только тем, кто будет действовать, но и тем, кто призван видеть, как действует любовь, раскрепощённая от первейших заноз страстей, надо сосредоточиться на тех четырёх блаженствах, о которых я сказал. пойдёмте же, вы увидите, как совершится акт величайшего милосердия: развязка старинной злой кармы.

Франциск двинулся, взяв под руку Наталию и продолжая обнимать другой рукой меня. Все остальные пошли вслед за нами по небольшому отрезку дорожки, ещё отделявшей нас от поляны, на которой находилась больница.

– Если кому-то указана и раскрыта его кармическая связь с каким-либо человеком, близким или далёким, тут-то и надо приложить все усилия, всю любовь и усердие, чтобы выполнить радостную работу для развязки этой кармы, хотя бы по слепоте своей человек очень мало думал о другом, с которым его связывает эта карма. Это самое важное и главное дело жизни, – продолжал Франциск, замедляя шаги. – Если человеку была указана деятельность возле его бывшего врага, а он по своей легкомысленности упустил эту возможность развязать карму и бывший враг умер без него, – не надо стонать и плакать или искать себе оправдания в том, что его собственное пребывание в другом месте в это время было нужнее и полезнее. Так человеку лишь кажется, ибо он не знает истины. Если же с ним такое случилось, надо понять, что никакие сетования, мольбы и оправдания не помогут. Он остановился, а кольцо кармы, которое в неусыпных трудах передвигали Владыки освобождающих карм, ушло в своём движении дальше. Никто не властен повернуть вспять даже речное течение, не то что движение Вечной Жизни. Для упустившего свою возможность раскрепощения есть единственный путь: выработать в остающиеся дни жизни полную верность и вырваться из тенёт собственных предрассудков. Но не ждать, говоря себе: «Во мне ещё не всё готово», ибо эта эгоистическая сосредоточенность не может привести к сознанию величия Милосердия. Только забыв о себе, может быть человек готов к труду, разделяемому Учителем.

– В полной радости, в благоговении входите к этим двум несчастным сейчас и храните блаженство мира в сердцах, – закончил Франциск свою речь, вводя нас в уже знакомую мне комнату, где раньше лежал Макса.

Когда мы вошли в комнату, оба карлика играли какими-то кубиками, из которых они складывали домики. Увидев вошедших первыми Франциска и Алдаз, которых они хорошо знали и любили, карлики не выразили беспокойства. Даже наоборот, глазки их заблестели от удовольствия. Но когда вошёл Иллофиллион, а за ним я с павлином, они вскочили на ноги, замычали что-то нечленораздельное, замахали руками и так напугали мою бедную птичку, что я едва удерживал Эту, стараясь всеми силами передать ему своё спокойствие. Но Эта дрожал и пытался убежать из комнаты. Иллофиллион положил ему руку на спинку, чем сразу его успокоил.

Что же касается карликов, то, не найдя, куда бы им спрятаться от посетителей, они вцепились во Франциска, стараясь укрыться в складках его одежды. Оттуда они выглядывали, очевидно чувствуя себя под верной защитой, и наблюдали за каждой из вошедших фигур очень пристально и внимательно: один глаз у них выражал испуг, а другой – любопытство.

Это было необыкновенно потешно! Несмотря на явный страх и подозрительность, оба маленьких человечка напрягали всё своё внимание, чтобы не упустить из орбиты своих наблюдений ни одного из нас, которых они всем своим поведением объявили своими врагами.

Иллофиллион подошёл к Франциску, гладившему страшные головы прильнувших к нему уродов с такой любовью, как будто бы это были чудесные цветы, и раскрыл складки его одежды, в которых прятались карлики.

Злой карлик, так ужасно сражавшийся в день нападения на больницу и потом горько рыдавший на груди у Иллофиллиона после своего освобождения от зла, теперь доверчиво потянулся к нему. Когда Иллофиллион взял его на руки, он окончательно успокоился и стал быстро говорить ему что-то, указывая на моего Эту, которого я всё держал на руках и который был далеко не спокоен.

Иллофиллион, поглаживая кудлатую безобразную голову карлика, всё ближе продвигался ко мне. Зейхед, которого Эта очень любил и помнил как своего первого хозяина, подошёл ко мне вплотную и, ласково глядя на мою птицу, протянул Эте кусочек красного сукна.

Какой-то неприятный запах исходил от этого лоскута, не особенно чистого и, видимо, бывавшего много раз под всеми невзгодами бурь и солнца. Эта смотрел очень внимательно на этот обрывок, жалкий и смрадный, я же узнал в нём кусок сумки злого карлика, в которой он держал свои ядовитые чёрные камешки, и отдал их и сумку только в тот момент, когда огонь охватил почти всю сетку, в которой он запутался, и ему угрожала смерть.