Две жизни. Том II. Части III-IV
Шрифт:
Я перевёл взгляд со своего павлина на карлика, сидевшего на руках у Иллофиллиона, потому что он стал громко кричать и тянуться к узнанному им обрывку сумки. Он, очевидно, умолял Иллофиллиона вернуть ему этот грязный обрывок, продолжая дорожить им до сих пор.
Иллофиллион попросил Зейхеда отдать карлику остатки его имущества. Тот схватил лоскут руками, но Эта, чуть не вырвавшись из моих рук, в свою очередь издал пронзительный крик и с неожиданной силой выхватил из ручонки карлика его ветошь.
Вероятно, рука зрелого и сильного зверька-карлика была сильнее клюва не вполне ещё выросшей птицы. Но удар его клюва был так неожидан для карлика, с одной стороны, и бешенство придало Эте столько силы, с другой стороны, что победа осталась за ним.
Эта, как только овладел
Не только меня одного, но и Бронского вся эта мимолётная сценка так поразила, что оба мы превратились в «лови ворон». Но из этой рассеянности нас вывел злой карлик, злобу и кривлянье которого невозможно описать. Франциск с добрым карликом на руках подошёл к нему и поднял перед его глазами свою руку. Злой карлик перестал пронзительно завывать и извиваться ужом, но продолжать тихо выть, напоминая раненого пса.
Между тем сидевший на руках у Франциска добрый карлик улыбался во весь рот и протягивал ручонки к Эте. Несмотря на эти явные признаки дружелюбия карлика, я уже не доверял Эте и решил было отойти подальше во избежание какой-либо новой выходки со стороны птицы. Не успела моя мысль созреть, как я ощутил, что на моё правое плечо легла чья-то рука, и увидел подошедшего ко мне вплотную Никито.
Он протянул карлику руку, взял его ручонку в свою и поднёс её к голове Эты. Павлин, рассматривая карлика очень внимательно и совершенно спокойно, соблаговолил позволить маленькой ручонке погладить свою шею и спину. Карлик, прикоснувшись к птице, казалось, сошёл с ума от радости. Он хлопал в ладоши, бил себя по щекам и коленкам, хохотал, обнимал Франциска, наконец перегнулся, охватил ручонками шею Никито и перепрыгнул к нему на руки. Не теряя ни минуты, так что я и опомниться не успел, он перелез ко мне на плечо и затих в полном удовольствии от близкого соседства с пленившим его Этой. Я снова ожидал каких-либо эксцессов от моего ревнивого воспитанника, но он продолжал спокойно сидеть, храня своё величавое и горделивое положение на моём плече, точно царёк на троне.
Франциск подошёл к Иллофиллиону и взял на руки злого карлика, которого он держал. Тот вёл себя теперь очень странно. Его внимательные глаза ни на миг не отрывались от всего, что делал другой карлик. С Эты он тоже, что называется, глаз не сводил. И вместе с тем, как капризный ребёнок, он тихо выл, то замолкая, то снова возобновляя свой капризный вой.
Когда он увидел, что добрый карлик уселся на моём плече и изредка поглаживает то шейку, то спинку Эты, то мою голову, он сжал кулак, погрозил им своему товарищу и уродливо двигал челюстями, как бы желая его разорвать на куски. Мне казалось, что он не такой уж и злой на самом деле, но считает своей обязанностью выполнять какой-то свой долг, который он понимал как сопротивление тому добру, которое его окружало. Франциск нежно уговаривал его и указал снова на красный обрывок, который Зейхед продолжал держать в руке. Я не мог понять, о чём говорил Франциск карлику, но понял по жестам Франциска, что карлик должен сам, добровольно взять из рук Зейхеда остаток своей зловещей сумки и положить его на пол возле порога. Карлик молчал, насупившись и сжав свои кулаки, как бы готовясь к сражению.
Франциск опустил его с рук на пол, а Иллофиллион вмиг очутился возле меня, точно буфер. Иллофиллион подоспел вовремя. Строптивый карлик, высоко подскочив, хотел ударить меня головой и кулаками в живот, но вместо меня напоролся на Иллофиллиона. Разумеется, он не смог даже коснуться его, а упал, заревев, на пол, сильно ударившись при этом головой и своими сжатыми кулаками о кирпичный пол комнаты. Разъярённый этим падением, он ещё раз ринулся на меня, теперь уже со стороны Зейхеда. Иллофиллион вытянул ему навстречу свою руку, и финал нападения оказался таким же: карлик лежал на полу с разбитым в кровь носом.
В третий раз он пытался атаковать меня со стороны Никито, но лёгкий жест руки Иллофиллиона опрокинул его навзничь, и карлик остался на полу недвижимым. Я подумал, что он умер.
Франциск подошёл и поднял несчастного.
Злоба в такой степени опустошила его, что он весь дрожал, еле стоял на ногах и был весь серый. Сердце моё разрывалось от жалости. Я молил всей силой любви Флорентийца помочь мне освободить несчастного от его вековой тьмы и злобы. И в то же время я понимал, что никто не может ему помочь выполнить его долг, как никто несколько часов назад не мог помочь мне отыскать алтарь с моей Книгой жизни. Но я не переставал звать моего спасителя, неоднократно показывавшего мне своё беспредельное милосердие.Внезапно я почувствовал блаженный трепет в сердце, увидел чудесное лицо Флорентийца и услышал его голос:
– Сегодня ты можешь просить обо всём для людей. И я помогу тебе. О чём ты просишь?
– Разреши мне положить вместо него остатки его злого колдовства, куда приказывает Иллофиллион, – опускаясь на колени с обеими моими ношами, молил я.
– Ты не можешь коснуться этой злой силы, ибо тогда возьмёшь на себя новую, неведомую тебе сейчас ношу, которая задавит на много лет все твои возможности разделять со мной и с другими милосердными их труд на земле. Но смирившийся карлик и твой павлин могут вместе дотащить этот маленький обрывок до порога. Он им покажется страшно тяжёлым, но всё же они дотащат эту ношу, ибо это – их ноша. Ты же иди за ними по пятам, ободряй их, помогай им своей любовью и внушай, чтобы они не боялись тяжёлой ноши.
Сам же раз и навсегда запомни: никогда не принимай на себя неведомой тебе ноши, не набирай долгов и обязанностей, не спросив Учителя, должен ли ты их брать или нет. Желая сделать добро, можно закрепостить себя и целый круг связанных с тобой людей в новых скрепах зла. Там же, где указал Учитель, действуй уверенно и легко, хотя бы всё вокруг говорило тебе о противном и угрожало опасностью.
Образ моего дивного друга исчез. Я поднялся с коленей и, ни на минуту не задумываясь, как я объясню Эте и доброму карлику, что надо взять обрывок сумки и перетащить его к порогу, поставил обоих у ног Зейхеда и несколько раз указал им на тряпку и на порог.
Эта первый понял, что надо было сделать. Он подпрыгнул, схватил клювом сукно, но, как будто оно весило пуд, бессильно опустил его на пол. Теперь и карлик под моим настойчивым взглядом понял, что надо было тащить сукно к порогу, что я пояснил ему и жестами. Он рассмеялся, ухватился за лоскут и с большим трудом, точно лоскут прирастал к каждому камню пола, протащил его на два своих маленьких шажка.
Подбодряемые мною, оба труженика то поочерёдно, то вместе дотащили свою ношу до середины комнаты. Казалось, и птица, и человечек уже дошли до предела изнеможения. Но была выполнена ещё только половина работы.
С карлика пот лил ручьями, катясь по его улыбающемуся лицу, точно слёзы. Сильные ноги и крылья Эты дрожали, клюв раскрылся, глаза жалобно смотрели на меня. Я переживал нечто, пожалуй, похожее на подписание смертного приговора моим друзьям, но я так интенсивно жил в Вечном, так ощущал его гармонию в себе и вокруг, что радостно и весело побуждал моих дорогих к продолжению их самоотверженной работы. И бедняги, еле держась на ногах, протащили свою ношу почти до самого порога.
Я славил Бога и великих слуг Его милосердия, помогавших одному существу спастись через труд огромного круга невидимых и видимых людей. Поистине живое небо спускалось на землю и двигало руками и сердцами людей, окружавших меня сейчас. Я умилялся трудом крошечных созданий в такой же степени, как и моих великих братьев, стоявших сейчас подле меня.
Франциск держал руку на голове злого карлика. Тот постепенно приходил в себя и теперь казался не столько заинтересованным трудом птицы и своего товарища, сколько озадаченным. Он не мог сообразить, почему они тащат клочок его сумки, лёгкость которой он хорошо знал, с таким трудом. В какой-то момент в его глазах сверкнула снова злоба, он хотел ринуться и выхватить свою драгоценность, но голос Франциска его остановил. Франциск говорил и теперь всё на том же наречии, которого я не понимал. Но, к моему удивлению, я чётко понял смысл его слов, который открылся мне в ряде образов по мере того, как говорил Франциск.