Двенадцать ворот Бухары

Среди тех, кто входил в здание представительства, Наим увидел ака Мирзо и Мунши, подбежал к ним:

— Здравствуйте, ака Мирзо! Это правда, что тут болтают, будто мы теперь будем драться с эмиром? И скоро наступит этот час?

— Скоро, если богу будет угодно! — сказал ака Мирзо и вошел в дом.

— Сам Колесов приехал, — сказал Мунши. — Дай бог, чтобы все хорошо кончилось.

— А Колесов — это кто? — спросил Наим.

— Самый главный в Туркестане, глава всех революционеров, — сказал Мунши. — Хорошо, что он здесь, хорошо, если дело хорошо кончится!

— Да, — сказал Наим, — дай бог, чтобы все хорошо кончилось.

— Воевать с эмиром — нешуточное дело! — многозначительно сказал Мунши и прошел в здание посольства.

Наим вернулся к Хафизу.

— Дорогой друг! — сказал он. — Ты как хочешь — твоя воля, но я не собираюсь воевать. Я еще хочу пожить на этом свете!

— А я приехал сюда, даже не предупредив никого дома, нехорошо получается… — сказал Хафиз, как будто воевать он мог только с разрешения своих домашних.

— Знаешь что, — тихо сказал Наим, — давай, друг, потихоньку выберемся отсюда и подумаем о себе и своих делах. Что ты скажешь?

— Давай!

Они незаметно вышли из ворот представительства и пошли назад, к вокзалу. Там они расстались — Хафиз отправился пешком в Бухару, а Наим зашагал по дороге в свой кишлак Кули Хавок.

А на другой день произошли так называемые «колесовские события». До кишлака дошло известие, что между Бухарой и Каганом идет война, слышна была стрельба, артиллерийская канонада. Потом стало известно, — что джадиды потерпели поражение, войска эмира захватили Каган, убивают кого попало, рекою льется кровь… Несколько дней во всей округе люди боялись выходить на улицу. Наим Перец тоже отсиживался дома, только через неделю, когда стало спокойнее, он на лошади окольными путями отправился в Бухару.

Поезда не ходили. Вокзал был разгромлен, пути повреждены, много русских убито.

В Бухаре Наим направился в дом своего приятеля, старого галантерейщика. Оставив у него лошадь, пошел к Хафизу. Хафиз встретил его испуганно, со множеством предосторожностей, сказал, что Наим напрасно приехал в Бухару. Всем известно, что Асад Махсум был заодно с джадидами, из Кагана он не вернулся. Муллы разграбили его келью, растащили все его вещи. Что с Асадом Махсумом, никто не знает. Убит ли он или взят в плен и сидит в тюрьме? Во всяком случае, пусть Наим больше не приходит в дом Хафиза.

В тот же день Наим вернулся к себе в кишлак и старался даже не вспоминать Бухару. Он занялся хозяйством, стал настоящим кишлачным жителем.

Прошло более двух лет, и Наим Перец почти позабыл даже имя Асада Махсума…

И вот теперь Махсум сидел против него, живой и здоровый. Он только похудел немного, лицо потемнело, стал походить на степняка. Черная густая борода стала длинней, но глаза сверкали по-прежнему и смотрели зорко, поведение и характер, видно, тоже не изменились, а бахвальства даже прибавилось. Новым было только, что он стал пить вино, которым угощал Наим.

— Вы ведь знаете мою преданность вам, — сказал Наим подобострастно, — никогда я не поступал наперекор вашему приказу, ни на волос не сворачивал с намеченного вами пути. Но в тот день покойный Хафиз сбил меня с толку, вывел из представительства и увел с собой. А что мне было делать? Ведь этот взрослый здоровенный человек чуть не плакал тогда, да освятит господь его могилу!

— Что? Разве Хафиз умер? — огорчился Асад. — Когда же?

— Вот уже месяц… совсем неожиданно… здоровый был, лег в постель, уснул и не проснулся. Я узнал об этом спустя неделю после его смерти, ходил поминать его.

— Да будет милостив к нему господь! — сказал Асад, подняв руки для молитвы. — Хороший был человек, добрый! Правильно говорят, что смерть выбирает лучших. Вот мы с тобой, хитрые и злые, живы…

— Кому жизнь, кому смерть… — сказал Наим и, помолчав, спросил: — Ну ладно, расскажите же мне теперь, где вы были все это время, что делали?

— Больше года я вина в рот не брал… — сказал Махсум. — Но сегодня вечером грех не выпить! Ты, проклятый, мастер вино делать.

Меня уже разобрало…

— Я рад, Махсум-джан, — сказал Наим.

— Да, слава богу, дожили до этого дня! Ну ладно, где же плов?

— Сейчас, сейчас, — сказал Наим и хотел встать, но Асад сделал ему знак, чтоб сидел.

— Уже больше года я никому не говорил, что у меня на сердце… Но мне нужно высказаться… Нужно кому-то рассказать о полных опасности приключениях…

— Оставьте, не рассказывайте, — сказал Наим, который хорошо знал характер Махсума. — Что себя зря расстраивать? И меня не печальте.

— Нет, расскажу, — упрямо повторил Махсум. — А не то мое сердце лопнет, так я мучаюсь, понимаешь, мучаюсь! Ну-ка, налей еще пиалу!

Ты и Хафиз тогда убежали, но мы… я, Колесов, Файзулла, Мирзо Муиддин, Абдухамид, Муинджан, Ходжигадой и еще другие, — Махсум из гордости всегда ставил себя впереди всех, — все бывшие там младо-бухарцы решили, что будем воевать с эмиром. Ты знаешь, какой я смелый и как метко стреляю! Я просил бога, чтобы началась настоящая война, чтобы я мог показать свое военное искусство. Но другие думали, что надо действовать скрытно, напасть неожиданно, и надеялись, что мы, не проливая крови, захватим город. Все были согласны с таким решением. Один я был уверен, что бой будет ожесточенный… Потому что я знал — войска эмира знают о нашем решении выступить и хорошо подготовились к отпору.

Что? Откуда я это знал?.. Потому что нет ничего, чего бы я не знал.

Ты помнишь, когда мы вышли из Бухары, сели в поезд и он тронулся, я возблагодарил бога и сказал, что мы избавились от опасности. Мои слова имели тогда серьезное основание, чего вы не поняли и не могли понять! Да, в тот момент я, может быть, спасся от топора палача! Дело в том, что за два дня перед тем я приехал в Каган и узнал, что джадиды с помощью Колесова, который приехал из Ташкента с войском и оружием, хотят шшасть на Бухару. Мне было приказано, чтобы я быстро вернулся в Бухару и сообщил об этом всем известным мне джадидам, чтобы они по возможности покинули Бухару, укрылись в Кагане и побеспокоились о своих женах и детях… С этим поручением я вернулся в Бухару, но был неосторожен… Судьбы не избежишь, как говорится! Люди кушбеги сторожили у ворот Кавола и, как только я вошел в них, схватили меня и отвели прямо в Арк к самому кушбеги. Кушбеги хорошо знает моего отца и меня. Он стал бранить меня и сказал, что я должен быть благодарен отцу, что только ради его имени… Одним словом, сам не знаю для чего, я стал каяться перед ним.

Но он не принял во внимание мое раскаяние. «Тебя спросят, что ты сам делаешь, и не будут спрашивать, кто твой отец», — сказал он словами поэта. — Все твои дела нам известны, известно твое неблаговидное поведение. Зачем ты ездил в Каган? Если ты скажешь мне правду, я спасу тебе жизнь, а не то прикажу отвести на дворик!»

Я не хотел ничего говорить, думал все отрицать. Но другого способа спастись у меня не было. Тогда я подумал и сказал, что ездил в Каган купить пива. Я ведь и в самом деле привозил оттуда пиво. Люди кушбеги подтвердили это. Потом я сказал, что видел в Кагане русские войска и слышал, что приехал Колесов, а ничего больше не знаю… Я утешал себя тем, что все равно они это знают и узнали бы и без меня. У них ведь глаза есть, а что в Каган прибыли войска, это все видели: Каган недалеко, и шпионов там много.