Дверь

Кровь толкалась у Петрова в висках с шумом. Петрову казалось, что ее ток слышен на расстоянии.

Он взял череп, заглянул в отверстие, стараясь не заслонять головой свет. В черепной коробке чернел, как окаменевший червь, продолговатый предмет, длиной с указательный палец. Изъеденный, спекшийся.

– Коррозия, - выдохнул Авдей.
– Железо. Железо всегда такое, будто горелое... У художника на столе череп скифа тоже красиво.

"А с пулями тебе черепа не попадались?" - хотел спросить Петров у Авдея. Но не спросил. Уж больно суров был Авдеев взгляд, устремленный то ли в прошлое, когда скиф еще на коне скакал и кричал что-то по-скифски, то ли в будущее, когда у самого Авдея будет свой письменный стол, а на нем череп скифа, а он, Авдей, сидит в кресле задумчивый и просветленный.

...Женька Прошкин вытолкал тогда Петрова из вагона - точнее, Петров и влезть в вагон не успел. Женька Плошкин поставил босую ногу на стриженную под машинку голову Петрова и сбросил его на землю. И сам спрыгнул.

– Тупарь!
– кричал Петров.
– Ты что, охренел? Как звездорезну!
– Он схватил доску.

А Плошкин стоял на коленях. Его рвало.

До Петрова докатил запах, и он все понял. Но и поняв, через страх, через отвращение, подошел к вагону и, встав на цыпочки, заглянул. В вагоне лежали два трупа: мужчина-солдат и женщина. И голова женщины откатилась.

Или взять сон из серии "Военные воспоминания".

Проходили они дом насквозь, с улицы во двор. Прошли темным коридором, там еще пузатый комод стоял, - какой-то жмот его из квартиры выставил, а на дрова пустить пожалел. Дверь во двор была распахнута, дом барачного типа, а посреди двора голубой горшок. Петров замер в дверном проеме, уставился на горшок. Наверное, поставили его к заднему колесу телеги, когда грузились, потом уехали и горшок забыли. И тут Каюков схватил Петрова за шею и повалил на спину. Медленно падая, сопротивляясь падению, Петров увидел в доме, запирающем двор с левой стороны, в чердачном окне немца с винтовкой. Выстрел увидел. И как ударила пуля в дверь там, где только что была его голова, услышал. И, лежа на спине, на Каюкове, дал Петров по чердачному окну очередь из автомата. Но немец уже ушел. Потом Каюков и Лисичкин ставили Петрова к пробитой двери, и получалось, что пуля должна была продырявить петровский череп, как капустный кочан. "С тебя приходится".

И кричал Петров во сне детским хрустальным голосом.

– Да, - сказал Петров, поставив череп на стол.
– Череп.

– Я знал, что он вам понравится. Его зовут Мымрий - скифское имя. И вы его так называйте. У меня такое чувство, что он отзывается. Скажешь, когда придешь ночью: "Привет, Мымрий!" - и чувствуешь: отзывается. Осуждаете, что обратно не закопал, - ему же на воздухе лучше, я так считаю...
– Вдруг Авдей схватил Мымрия со стола, быстро завернул в газеты и метнул глазами по комнате.
– Где ваш чемодан?

– А в чем дело?

– Эта Любка идет.

Петров почувствовал, как тепло шевельнулось у него в груди. Он вытащил из-под кровати дорожную сумку и раскрыл ее.

Когда Люба вошла в комнату, сумка уже стояла под кроватью.

– Отдал?
– спросила Люба у Авдея.
– Ну и вали. Нечего тут.

– Может, поужинаем?
– вмешался Петров.

Но Авдей уже шел к двери.

– Вы ужинайте без меня. У меня еще деньги остались. Кроме того, нужно сдерживаться, это распущенность - все время кушать.

– Отвали, тебе сказано!
– крикнула Люба и сняла с ноги босоножку.

– Ах, какие мы пушистые и душистые, - сказал Авдей и повилял бедрами.

Люба швырнула в него босоножку, но Авдей ее поймал.

– Александр Иванович, когда вы улетаете? Каким рейсом? Я вас провожать приду.

Петров назвал день и час.

– Привет!
– Авдей раскланялся и ушел.

– Я не хочу ужинать, - сказала Люба.

– Пустяки. Пока доедем до ресторана, захочешь.

Петров спал плохо. Тесно. Потно. Люба захватила пространство узкой кровати простодушно, как ребенок.

Но проснулся Петров от странного ощущения, будто брякает что-то. Сел в кровати, прислушался - брякает. "Может, лишнего выпил?
– подумал он. Интересно, Люба слышит, как брякает?"

– Слышу, - сказала Люба и тут же уснула.

Петров прошелся по комнате. Выпил воды. И вдруг вспомнил: Мымрий! Этот Мымрий - зачем он ему? Авдей, конечно, добрый мальчишка, но сноб. Сильнее забрякало, даже сердце слегка заныло.

"Старый я, - уныло подумал Петров.
– Эх, Мымрий Мымрий. Осуждаешь. Если бы мы до конца понимали свои поступки, мы перестали бы их совершать. А это конец, Мымрий, конец". Петров рассердился - не хватало ему до того допиться, чтобы по ночам со скелетами разговаривать. Ему почему-то не хотелось сказать - с черепом. Петров стиснул веки, выдавив из-под них по слезе.

– Мы ничего не придумали, Мымрий, - сказал он.
– Все грехи человеческие совершили до нас Адам и Ева.

Снова забрякало. Петрову показалось, что бряканье приобрело оттенок доброжелательности, более того - дружественности.

– Не спите, - сказала Люба. Она коснулась его спины горячими пальцами.

– Сейчас, - сказал Петров. Встал, вытащил из-под кровати сумку, вынул из нее сверток и пошел к двери.
– Сейчас, сейчас, - повторил он в дверях.

– В современных домах туалеты при номерах, - пробормотала Люба.

Петров вышел на улицу. Большая луна излучала тепло, а свет ее, свет незакрытой печки, сгущал тени дотой таинственной черноты, какая стоит в углах деревенских кухонь, - и кто-то в той черноте вздыхает, пыхтит и лопочет тихо.

За флигелем был пустырек, свалка, или место, именуемое задним двором. Там сваливали тару из-под продуктов, пришедшую в негодность мебель. Сушили белье. Там по широкому пространству были разбросаны настольные лампы, мраморные чернильницы и мраморные пресс-папье. Там рос бурьян высокий, мощный, пыльный. Петров относил в этот бурьян бутылки из-под египетского пива.

Осторожно ступая, Петров прошел в самый угол двора, раздвинул бурьян и положил сверток на землю.

– Ничего не поделаешь, - сказал он.
– Не нужен ты мне. Нет у меня веселого любопытства к таким предметам. И если учесть, что ты по ночам брякаешь...

Петров уже сворачивал за угол флигеля, когда ему показалось, что его обложили крепким скифским матом.

– Ну, ничего, - сказал Петров.
– Перетопчемся.

Люба спала. Он не решился ее будить и уснул тоже.

Утром Петров прогулялся с Любой до остановки трамвая-подкидыша.

– Я вас провожать приду, - сказала Люба. (Петров улетал в шестнадцать часов.) - Приду прямо в аэропорт.

– Спасибо, - сказал Петров.

Шагая назад, Петров задержался у железной ограды детского сада, возле тех плотных кустов, из которых с ним разговаривали владельцы двугривенного. Здесь железная ограда кончалась, дальше шла сплошная каменная стена из ракушечника. "Это же наша территория, - подумал Петров.
– Задний двор". Угол стены был разрушен, приспособлен для лазанья. Петров ощутил холодок между лопаток, потер ладонь о ладонь и полез через стену.