Двери в полночь
Шрифт:
— Привет… — Мама смотрела на меня поверх очков, и ее губы сами собой расплылись в улыбке. — Проходи.
Я улыбнулась, прошла внутрь и с облегчением скинула мокрые сапоги.
— Как хорошо дома!
Наша маленькая прихожая с вечной стопкой книг «на выброс» у двери, и вешалка с давно не нужными пальто, и даже оторванный угол обоев, который я помню уже лет 7,— все было таким родным и своим!
— Кофе будешь? — крикнула мама из кухни, пока я пыталась найти под вешалкой свой старые тапочки. Каждая мелочь вызывала в душе волну тепла — я дома.
— Ага! — Пройдя в темную кухню (мама
Вот странное дело. У меня дома все сверкает и блещет, у половины вещей я даже не знаю назначения. А тут все старенькое, обветшалое, и вроде бы всему пора на помойку, но какое удивительное ощущение уюта оно создает! Я медленно провела рукой по скатерти на столе и улыбнулась.
— Ты чего? — Мама поставила передо мной высокую кружку с дымящимся кофе. — Странная какая-то…
— Да так, — я засмеялась, привычно перекидывая волосы на одну сторону, — что-то на лирику потянуло.
— Бывает, — она прихлебнула кофе из своей извечной высокой чашки, сто лет назад привезенной единственной подругой откуда-то из Чехии.
Некоторое время я просто пила кофе большими глотками, то и дело обжигаясь и морщась. Мама пристально меня разглядывала, чуть хмурясь.
— Сколько мы не виделись? — В ее голосе не было и намека на обиду, но мне вдруг стало стыдно.
— Ну, — я отставила кружку и прислонилась спиной к стене, — месяца три, наверное…
— У тебя волосы потемнели.
Я удивленно взглянула на маму.
— И лицо стало уже. И бледнее. Много работаешь? — Я кивнула. — И вообще… Ну-ка встань.
Я послушно выбралась из угла и встала во весь рост, стараясь не сутулиться и обеспокоенно поглядывая то на себя, то на нее. Мама закусила прядь волос, как всегда делала в задумчивости, и промеряла меня взглядом сантиметр за сантиметром. Через пять минут этой молчаливой пытки я не выдержала:
— Мам, ну что такое?! Скажи уже!
Она молча встала, зажгла люстру и подтолкнула меня к зеркалу в шкафу:
— Чирик, ты изменилась.
Не могу сказать, чтобы я прямо не видела себя вообще все это время. Видела, конечно, — бегом, опаздывая на работу, только проверить, не на левую ли сторону рубашка, чистые ли джинсы. Волосы не дыбом — и ладно, побежали. Вся моя жизнь последние месяцы выражалась в одном простом слове: «бегом». Мне некогда было себя разглядывать.
Я себя не узнала. Я привыкла видеть в зеркале плотноватую девушку с серыми волосами и серыми глазами, с болезненно-желтоватой кожей и неловкими движениями, будто навсегда застрявшую в переходном возрасте, когда всех частей тела слишком много.
Сейчас передо мной стоял кто-то совсем другой. Оказывается, я похудела — это было первое, что бросилось в глаза. Обычно в отражении зеркала я видела меньший кусок комнаты, чем сейчас. Прикидывая на глаз, я с 48-го размера одежды перешла на 42-й или даже 40-й. Кажется, я даже стала чуть ниже ростом. Но это были мелочи. Мое лицо, мои волосы, глаза — все это изменилось. Обсыхая в машине, я стянула с волос «резинку», и сейчас они рассыпались по плечам, немного вьющиеся и совершенно черные — как у мамы.
Кожа была бледной, но не того болезненного оттенка, к которому я привыкла, а скорее молочной, почти вампирьей. Но больше всего меня поразили глаза. Они стали черными. Настолько, что я не могла различить зрачок, сколько ни вглядывалась. И еще они стали больше. Я долго разглядывала новую себя, пытаясь понять и принять, что эта девушка в зеркале — я.Еще год назад я бы почку отдала, чтобы выглядеть так. А теперь все это мне предоставляется просто так, даже не за «спасибо»! Стало понятно, почему с меня постоянно сваливалась одежда: если я так стремительно худела, то она просто не успевала быть мне впору.
— Ой… — Я медленно отползла от зеркала к стене и сползла по ней на пол. — Что-то у меня голова закружилась…
— Хосспади! — Мама подхватила меня под руку и тихонько поставила на ноги. — А легкая ты какая!
Я уже открыла рот сказать: «Это потому, что у меня кости полые», — но вовремя закрыла.
Она усадила меня на стул и сунула под нос нашатырь. Резкий запах опалил носоглотку, я закашлялась, на глазах выступили слезы, зато перестала кружиться голова, и туман в ней рассеялся. Мама внимательно смотрела на меня, и в ее взгляде читались сразу все вопросы обеспокоенной матери.
Я кое-как улыбнулась и отодвинула бутылку:
— Убери эту гадость! Я сейчас от нее в обморок упаду!
Бутылку она отставила, но взгляд не смягчился.
— Чирик, что с тобой происходит?
— Мам, — я подняла на нее страдальческие глаза, — если бы я только могла тебе сказать…
Минуту мы играли в гляделки: она — в требовательные, я — в несчастные.
— Ладно, — она сдалась и, хлопнув ладонью по столу, кивнула в сторону балкона: — Пошли покурим. Расскажешь, что можешь.
Прошел уже не один час, а мы все так же стояли, завернувшись в один огромный плед, совсем как раньше, и курили, говоря обо всем. Она задавала вопросы, я пыталась отвечать, не нарушая клятву секретности.
— Ты работаешь в госструктуре?
— Ну… В общем, да.
— Это опасно?
— Ну… В общем, нет.
Вьется в небо сигаретный дым.
— Тебе нравится?
Пауза.
— Да.
— А почему так неуверенно?
— Вначале нравилось очень, а теперь… Поцапалась с начальством.
— Оно плохое?
— Оно просто замечательное! Оно поит меня кофе, выделило мне машину и квартиру, оно заботливое и внимательное…
— И что же тогда?
— Не знаю… Он просто стал вдруг другим. Чужим.
— Он?
Тихий смех.
— Ну да, он. Мой начальник. Их у меня вообще-то два, но вот сегодня я поцапалась именно с ним. С самым старшим.
— Сколько ему лет?
— Если бы я знала! На вид чуть младше меня.
— Младше?
— Это только на вид. Знаешь, у него такие глаза…
— Какие?
— Как ледышки. Как старые ледышки из Антарктиды.
— Значит, не все так просто.
Молчание, дым и хлопья снега.
— Знаешь, я на задании налажала.
— Сильно?
— Сильно. Возвращаться стыдно.
— Так, может, бросить?
— Ни за что!
Тихий смех, дым и снег.
— Значит, тебе там нравится все-таки?