Двери в полночь

— Ты всегда незнакомым вампирам помогаешь?

— Первый раз видел такого молодого и уже умирающего, — пояснил он.

Мы замолчали. Я подумала, что надо сказать еще что-то. Может быть, стоит представиться?

— Катарина.

— Красивое имя, — он улыбнулся. — Виктор.

1

Ночной город, вопреки расхожему мнению, не спит. Но и не бодрствует, вопреки мнению не менее популярному. Где-то вдалеке проедет машина или протарахтит на своем монструозном «харлее» байкер. Прокричат пьяными голосами люди — или нелюди. Кто-то засмеется своему мимолетному ночному счастью и пойдет дальше, стараясь не думать о том, что наступит день и все изменится.

Ночной город не спит. Он наблюдает.

Где-то вдалеке, за облаками, светит луна, и ее свет сочится вниз, падая на лица, волосы, плечи… Его можно не видеть, но если ты принадлежишь этому городу, если ты видишь его ночью лучше, чем днем, — то почувствуешь это мягкое, бархатистое касание.

Даже воздух пахнет в городе иначе. Что за растения расцветают ночью, откуда приносит ветер эти будоражащие запахи — кто знает? Но город превращается в Город — место, откуда все мы родом.

Провода не закрывают небо. Они — крыша Города, и, где бы ты ни был, ты всегда дома.

С того момента, как во «Всевидящем оке» в меня вогнали нож по самую рукоять, прошло два года.

В больнице я провела три месяца. Каждый день ко мне заходил Борменталь — маленький и лохматый, он создавал комическое впечатление, но было в нем что-то, что заставляло его уважать. Он брал анализы, интересовался не только моим физическим, но и моральным состоянием — и никогда не говорил о том, как мне удалось выжить. Поначалу он пытался представить официальную версию, но, видя, что я не верю, просто замолчал. Я пыталась что-то узнать, но вскоре махнула рукой: в этом крохотном существе твердости было больше, чем в айсберге, на который напоролся «Титаник».

Хотя ранили мне сердце, травма задела все важные функции организма. Я едва шевелилась, о превращении не могло идти и речи. Я больше не чувствовала легкости движений, к которой, оказывается, успела привыкнуть. Я будто снова стала человеком, и теперь мне предстояло снова пройти путь до нелюдя.

Они не приходили. Когда я впервые открыла глаза — через три дня после самого нападения — на тумбочке лежала короткая записка. Ветвистый косой почерк Шефа я узнала сразу. Там было всего несколько слов: «Животное, мы с Оскаром жутко рады, что ты все-таки выжила! Будем воспитывать тебя дальше, чтобы ты наконец уже смогла за себя постоять. Любим-обнимаем, Ш. и О.» — это было все.

Ко мне заходили почти все, с кем я успела познакомиться: Черт и Михалыч, причем последний топтался в ногах и немного краснел; Крапива и несколько незнакомых мне эмпатов — пытались организовать какое-то там экспериментальное лечебное «впрыскивание» в меня энергии — я ничего не почувствовала, но была им благодарна; Вел появлялась у меня почти каждый день с охапкой свежих новостей; даже вечно занятые лисички забежали пару раз справиться о моем здоровье; но только не Оскар и не Шеф.

Мне было грустно, что тут скрывать. Я обиделась на них, обиделась как никогда. И хотя головой понимала, что этому есть объяснение, это ничего не меняло. Вел сказала мне, что Город перешел на военное положение и что они наверняка очень заняты, но я по глазам эмпата видела, что она недоумевает так же, как и я.

Как-то Борменталь наткнулся на меня в таком состоянии. Я лежала, отвернувшись от двери и уткнувшись носом в подушку.

— Почему они не приходят?

Он тихо вздохнул и накрыл мою бледную как мел руку своей ладонью, покрытой мягкой рыжеватой шерстью:

— Поверь мне, маленькая, так лучше для тебя.

— Чем?

Он снова вздохнул:

— Я не имею права рассказывать, прости.

Я кивнула, стараясь проглотить комок обиды в горле, и снова уткнулась в подушку.

Так или иначе, но прошло и это время. И когда Борменталь вновь пришел проведать меня, я успела вскочить с кровати раньше, чем за ним закрылась дверь. Он удовлетворенно хмыкнул, но все равно отказался меня отпускать. В следующий раз я спрыгнула ему на спину со шкафа, поставленного мне в палату. Поправив съехавшие набок очки и дернув коротким, немного собачьим носом, доктор согласился передать решение о моей выписке Оскару и Шефу.

Как ни странно, согласие я получила довольно быстро. Прошло буквально два дня, маленький доктор вошел ко мне в палату с небольшой бумажкой в руках. Я отложила журнал, который со скуки кромсала, пытаясь составить письмо о выкупе из обрезков слов, и внимательно на него посмотрела.

Борменталь опустил глаза в бумажку и снова перечитал ее.

— Ну что, поздравляю, тебя выпускают.

— В чем подвох? — Я оттолкнулась от подушки и перекатилась вперед, оперевшись о руки.

— Да ни в чем, — он пожал плечами, — ну терапия тебе назначена.

— Терапия?

— Да, восстановительная, — Борменталь поправил сползшие очки и присел на край моей кровати, — так всегда бывает после серьезных ранений.

— И кто ее назначил?

— Шеферель.

— Хм. И кто будет ее вести?

— Шеферель.

С тихим смехом я откинулась обратно на подушку. Все возвращалось на круги своя.

Сказать, что я была рада его видеть, — это не сказать ничего. Такой бури эмоций я даже сама от себя не ожидала. Из больничного крыла меня выписали в тот же день, когда начиналась и «терапия», так что я даже не успела заехать домой. И вот теперь, когда я открыла дверь кабинета Шефа, он, как и раньше, сидел на краешке стола, протягивая мне кружку, над которой медленно млел пар:

— Кофе?

Мне показалось, что я не видела его лет сто как минимум. И эти интонации, эта вопросительно поднятая бровь, даже его кабинет, в котором ничего не изменилось с моего первого визита, — все вдруг показалось мне таким родным, таким… желанным, что я сама не поняла, как преодолела расстояние до стола и повисла у него на шее.

— Ого.

От Шефа пахло ветром и морем, и мне на мгновение показалось, что я стою на краю обрыва и вот сейчас прыгну в пустоту, отдаваясь воздушным потокам.

— Да, Чирик, терапия тебе необходима, — он говорил насмешливо, но одной рукой все же приобнял меня в ответ, и я почуяла в этом жесте искренность — а остальное неважно.

Я отстранилась, нашла свое любимое кресло и с наслаждением в него плюхнулась. Шеф смотрел на меня одновременно довольно и подозрительно.

— Чего это ты такая стала радушная? — Я пожала плечами. — Надо было давно тебя ножиком пырнуть.

Я фыркнула, принимая наконец из его рук чашку кофе.

— Кстати, а где Оскар?

Как я ни старалась, небрежности в тоне мне не хватило. То ли дыхание сбилось на «Оскар», то ли я просто не сумела сдержать напряжения, и дрогнули руки. Не знаю, но Шеф сразу подобрался и стянул губы в прямую линию:

— Занят.

Я посмотрела на Шефа, он — на меня. Мы оба знали, что он врет, только я не знала, почему. Прошла минута, другая…

— Почему вы не приходили? — Мой голос прозвучал неожиданно хрипло.

Шеф встал со стола, глянул на меня неожиданно жестко — ни за что не скажешь, что только что мы радостно обнимались, — и потянулся за сигаретами.