Двести третий день зимы

«На фуршете была?»

«Нет».

«Зря! Тарталетки привезли с икрой. Отменные».

Есть хотелось еще с утра, но после маминого звонка Нюту подташнивало. Димасик там, наверное, стоит в очереди за остывшей похлебкой. Или уже не стоит, потому что ноги отморозил. А они тут икру жуют в честь успешно выращенного чего-то там. Тему сегодняшнего открытого доклада Нюта не узнавала.

«На Савушкину смотреть пойдешь?» – словно услышал ее Радионов.

С Савушкиной у него были давние терки. Хотя судачили, что не терки, а роман. Только Радионов решил остаться с женой, чего Татьяна Викторовна Савушкина ему так и не простила.

«Тема какая?» – все-таки уточнила Нюта. Фуршет можно и пропустить, а шанс погреться в оранжерее выпадает не каждый день.

«Пасленовые. Черт бы их побрал».

Нюта хмыкнула. Отношения с пасленовыми у Радионова складывались даже сложнее, чем с Савушкиной. Вероятность прижиться и размножиться при низких температурах у пасленовых была куда выше, чем у бобовых, на которые ставил Радионов. Вникать в их бесконечный спор Нюта не спешила. Все это проблемы из прошлой жизни. Из той, когда институт кипел активностью. Как им всем – бывшим преподавателям, а теперь научным сотрудникам, доцентам, лаборантам и профессорам – удается функционировать, есть тарталетки и проводить открытые доклады, Нюта никак не могла понять. И перестала пытаться.

«Анна Степановна, отчет я посмотрел. Но выводы печальные. Можно их как-то пооптимистичнее сформулировать?» – спросил Радионов уже по почте.

Нюта выключила монитор. Ничего оптимистичного она не видела. Все замерзло, покрылось ледяной коркой и стало частью снежного покрова. Если у Радионова хватает совести притворяться, будто это не так, пусть сам добавляет оптимизм туда, где его нет и быть не может. От злости у Нюты даже живот свело. Или от голода. Нюта прислушалась – на этаже стало тихо. Видимо, гости налюбовались оранжереей издалека и пошли внутрь.

Нюта спустилась на лифте, в котором мужик продолжал поедать борщ, – ей даже показалось, что нос у него стал еще краснее. На первом этаже пахло коньяком. У витражного окна, выходившего во внутренний дворик, стояла девушка в ослепительно-белой меховой шубке. Она выковыривала из пресловутой тарталетки икру: подцепляла красные зернышки ногтем и отправляла в рот. Нюту затошнило еще сильнее. На ходу она натянула пуховик и шапку и рванула к дверям, пока оставшиеся гости еще фланировали между столами. И оказалась на морозе.

С тропинок утром раскидали снег, и двор теперь напоминал снежный лабиринт – сугробы по бокам доходили Нюте до пояса. Она постояла немного, вдыхая холодный воздух, – он не обжигал, но притуплял все ощущения. Как спрей с анестезией в кабинете стоматолога. Вот так больно? Да вы не говорите, просто головой покачайте. А вот так? Терпимо, да? Хорошо! Мы сегодня без укольчика, быстренько.

Обезбола хватило, чтобы оглянуться на здание института и вспомнить, как эта громадина – с главным корпусом, простоявшим полтора века, и с пристройками помоложе, со всеми арками, колоннами и витражами, – заставила Нюту сразу после школы подать сюда документы. А потом переводить дух после вступительного экзамена, сидеть во дворике, где еще журчал округлый фонтанчик и шелестела листьями акация, сжимая кулаки до белых костяшек: лишь бы взяли, лишь бы взяли. Взяли. На пять счастливых лет. А затем выперли. Когда же объявили зимовье, вуз быстро переквалифицировали в стратегически важный НИИ. Были кафедры, а стали отделы. Были преподаватели, а стали научные сотрудники разной величины. И Нюта снова оказалась во дворике. Всех, кто выпускался в недавнем прошлом, пригласили на собеседование. Возможности отказаться не предусматривалось. Фонтан тогда уже заколотили, акацию срубили, чтобы не занимала место. А костяшки на кулаках побелели уже от холода. И мысли метались другие: лишь бы не взяли, лишь бы не взяли. Взяли. Ходи теперь тут, запинайся о снежные заносы, таскай отчеты, грей дыханием опытные саженцы. Ты же этого хотела. Нет, не этого. Но кто теперь спросит?

Нюта пересекла двор, потянула тяжелую дверь оранжереи и после мороза оказалась в раю. Температуру внутри продолжали поддерживать сносную. Пусть не дозимовные двадцать шесть градусов, но двадцать два точно. Воздух был густой и плотный, а земля в кадках – маслянистая и ноздреватая, как свежий хлеб – не тот, который с трудом превращался в сухари у мамы на кухне, а настоящий, из хорошей муки. Хотелось зачерпнуть одной рукой этот запах (листвы, перегноя, нежданно зацветшего вереска), а другой – землю, перемешать в ладонях и приложить к лицу. И стоять так, покачиваясь, окунувшись лицом в живое, и не видеть все то, что оставалось снаружи.

У тропической экспозиции выставили ряд стульев и стойку для выступающего. Савушкина уже красовалась там, демонстрируя гостям, что возраст не мешает ей носить трикотажные платья в облипку. Нюта повесила пуховик на крючок у входа, поискала глазами Радионова – тот сидел у прохода, уткнувшись в папку с документами. Сзади было видно, что лысина расползлась по всей его макушке, а уши на просвет – розовые, какие-то трогательные.

Он будто почуял Нютин взгляд, обернулся и закатил глаза, мол, еще не началось, а уже скукотища, – и похлопал по стулу рядом с собой. Садиться не хотелось. Когда Савушкина откашлялась и заговорила, Нюта свернула на соседнюю дорожку и спряталась за громадной масличной пальмой. Та уже переросла высоту оранжереи, и ее подрезали, чтобы не лопнули потолочные стекла. Нюта погладила пальму по шершавому боку, теплому и шерстистому – на ощупь напоминавшему старую корову. На жестких волокнах древесины собиралась влага.

– Экспериментальные виды пасленовых выдерживают температуры ниже установленной границы, – вещала Савушкина, пока Нюта ходила между деревьями влажных субтропиков.

Куст фейхоа покрылся кожистыми листочками; драцены в кадках подросли и выпустили новые стрелки; по насыпному холму расползлись рододендроны. Нюта присела рядом с горшком, в котором силился распуститься еще один белый цветок спатифиллума. До зимовья такие росли на подоконниках у клиентов, и Нюта умоляла их закрывать цветы от прямого солнца: ну, сожжете же, вон какие пятна на листьях желтые, им нужны тень и полив, полив и тень! Кто-то ее слушал, но заливал корни, и цветок приходилось пересаживать. Кто-то не слушал, и цветок отправлялся на переработку. Обычная жизнь консультанта по домашнему цветоводству.

Из-за комка в горле стало сложно дышать. Но, возможно, это произошло от влажности и тепла. Или из-за белого бутона, набухшего среди сочной зелени. Либо от того, как быстро пальцы вспоминали, какими бывают на ощупь рыхлая почва, сухая листва и бугристые корни, выглядывающие из-под земли.

– Методы понижения температуры мы сможем обсудить после окончания доклада, а пока обратите, пожалуйста, внимание на раздаточные брошюры… – Голос Савушкиной пробивался через листву. – На третьей странице приведена примерная смета дальнейших опытных работ по селекции…

Нюта и не заметила, как обошла оранжерею по кругу. Влажные субтропики сменились сухими, под лампами грелся выводок суккулентов. А сразу за ними виднелась железная дверь – раньше из оранжереи легко можно было попасть в теплицы, теперь же проход закрыли, чтобы не смешивать щедрое тепло и тепло скудное, необходимое для экспериментов. Смотреть на чахлые кустики сои Нюта, однако, не хотела.

Она собиралась сделать еще один круг, уже в обратном направлении, и выйти из оранжереи, пока гости слушают бубнеж Савушкиной. Но у колонны возле суккулентов заметила столик на колесиках. Подсвеченный длинной и узкой лампой, он походил на витрину модной табачной лавки. Нюта подошла ближе, оглянулась – никого. Оно и понятно: доклад Савушкиной хотя и назвали открытым, но пригласили послушать его только своих. Зачем сторожить выкладку экспериментальных образцов, если для пришедших ее и приготовили?

Нюта не сомневалась в том, что тоненькие самокрутки и перемолотый в труху нюхательный табак, собранный в аккуратные горки и пронумерованный, выставлены для публики. Нужно же показать уважаемым инвесторам из Партии холода, что мы не просто так растрачиваем бюджет.

– Внутренний рынок табачных изделий мы планируем восстановить не позднее третьего квартала следующего года, – разливалась обещаниями Савушкина.

У Нюты даже зубы свело. Рассчитывают они, да? На такие временные промежутки? Пока полным ходом идут восстановительные работы, пока снег валит и валит, пока Димасик отмораживает руки и знает, что никто не даст ему согреться, потому что тепла нет и не предвидится, они тут рассчитывают больше года восстанавливать табачный рынок. Лучше бы смену времен года восстановили, идиоты. За такие мысли, оформленные в слова, Нюту посадили бы в морозильную камеру на срок от трех до пятнадцати лет. Благо, за мысли без слов пока не сажали. Но к третьему кварталу следующего года вполне могут начать.