Двое на одном велосипеде

Однако Эдька и на этот раз ни капельки не обиделся. Он привычно, беззлобно и снисходительно улыбнулся, пошёл к гамаку, повешенному в глубине участка между толстой старой елью и столбом, по-хозяйски улёгся в него и принялся раскачиваться.

Эта его бесцеремонность и бойкость в разговорах со взрослыми всегда отталкивали Васю. И очень не понравилось ему выражение на папином лице: он едва сдерживал улыбку, и это потому, что Эдька явился на участок.

И Вася не удивился, когда папа негромко спросил:

— Может, и Эдика позовём? Чтобы не было скучно…

Папа сказал это неуверенно, чуть-чуть виновато. Вася протестующе пожал — не пожал, дёрнул — плечами:

— Пожалуйста! Мне что, зови кого хочешь… — Ему вдруг совсем расхотелось идти на Бычий пруд. Ну чего все они — бабушка Надежда, бабка Федосья и папа с мамой — так давят на него, не считаются с ним? Им ведь никто не навязывает друзей и подруг, а они? Они совсем не знают Саньки! Ну совсем-совсем… — Пап, — тихонько попросил Вася, — не бери его! Нам с тобой не будет скучно… Или позовём Крылышкина…

— Вася, — вполголоса сказал папа, зачем-то коснувшись рукой дужки очков. — Думаешь, я без ума от Эдика? У него есть немалые недостатки, но у кого же их нет? Давай всё-таки позовём его!

— Его и звать не нужно! Сам напросится и потащится за нами… Вот увидишь!

На этот раз папа недоуменно пожал плечами и, конечно, подумал, что подчас Васю бывает трудно понять.

— Ну так как — звать его или нет? — спросил папа, когда они кончили копать червей. — За тобой последнее слово.

— Звать, — выдавил из себя Вася, отряхнул от земли руки и пошёл к Алексею Григорьевичу.

Он уже вернулся из Рябинок и строгал на верстаке доски.

Эдька долго не уходил с участка: предлагал Васе поиграть в капитаны на его корабле — Вася отказался, спрашивал, в какую примерно эпоху было извержение вулкана на Кара-Даге, какие тамошние морские камешки считаются наиболее редкими…

Вася отвечал ему сквозь зубы.

Но Эдька и на этот раз не обижался. Он стал вертеться возле плотника, усердно помогал носить к дому доски, подавал гвозди и расспрашивал у Алексея Григорьевича, знает ли он что-нибудь о Кижах — маленьком островке на Онежском озере, на котором несколько сот лет назад плотничья артель поставила без единого гвоздя замечательные по красоте многоглавые церкви из досок и брёвен, такие замечательные, что теперь туда ездят любоваться ими туристы со всех концов мира.

Вася слышал от папы о Кижах — папа когда-то был там, писал об их редкой красоте, привёз уйму фотографий, а вот Алексей Григорьевич даже краем уха не слышал о работе тех безымянных плотников.

— Подумать только, не знает о Кижах! — сказал Эдька Васе. — А ещё плотник… Темнота!

Наверно, ради одних этих слов и вертелся он возле Алексея Григорьевича.

— Возьми и просвети его! Ты ведь всё на свете знаешь!

— Придётся… — Эдька, кажется, даже не почувствовал насмешки.

Вася решил было рассказать ему о человеке-факеле, о том, как Алексей Григорьевич воевал, отбивал танковые атаки, вцепившись в берег Волги. Может, Эдька поймёт, что он за человек. Но тут же Вася раздумал: не поймёт…

До позднего вечера не уходил Эдька. То с одного, то с другого бока подкатывался он к Васе, дружелюбно сиял глазами, и никак не удавалось его выжить. Вася всё испробовал, надолго уходил в дом, но Эдька не исчезал и даже пытался с прибежавшим Крылышкиным прибивать дощечки к их кораблю.

Вася с терраски крикнул, чтобы они не трогали корабль. Эдька не послушался, и Васе пришлось выйти из дома и взять молоток, иначе бы они всё испортили.

Эдька без конца подтрунивал над Крылышкиным, довёл чуть не до слёз, сказав, что у того непомерно крупная голова и на ней благополучно уместятся все шишки, которые тот по праву заработал от Саньки и Бориса…

Наконец ушёл Алексей Григорьевич, поспешно умчался по маминому зову Крылышкин и убрался Эдька. Но легче Васе не стало.

Он не вытерпел и побежал к Санькиному участку.

Возле калитки стояла его мачеха в синем ворсистом жакете и чёрных брюках со штрипками, прямая, лёгкая, и разговаривала с дедом Демьяном.

Увидев Васю, они разом замолкли. Конечно же, говорили о Саньке. На Васин вопрос, где Санька, тётя Лера сказала, что он неизвестно куда запропастился — впору вызывать милицию. На её красивом лице с узкими дугами бровей не было и следа горечи и досады, которые недавно слышал в её голосе Вася.

Возле колодца он столкнулся с Мариной — в этом году она перешла в десятый класс, — дочерью Санькиной мачехи; она шла из лесу с корзиной на руке, и к её сверкающим ботам и белой спортивной куртке прилипли дубовые и берёзовые листья. На всякий случай Вася спросил у неё о Саньке.

— Ничего, отыщется, — улыбаясь, сказала Марина и очень дружелюбно, даже нежно потрепала Васю по мягким светлым волосам. — Не горюй…

Успокоенный, Вася ушёл к себе.

Укладываясь спать, он вдруг подумал, что успокаиваться-то нечего: Марина, скорее всего, ничего не знает о том разговоре в сарае, и надо было, наверно, обо всём рассказать ей.

Жаль, что самые правильные и нужные мысли приходят в голову с таким опозданием…

Глава 9. «Кис-кис-кис!..»

На рыбалку они вышли рано утром по росистой траве и, конечно же, с Эдькой. Вечером у Васи была слабая надежда, что тот проспит и не придёт так рано, но Эдька не проспал и явился бодрый и улыбающийся. Он был надёжно защищён от утренней прохлады и ветра нейлоновой стёганой курткой, от сырости и грязи — резиновыми сапогами, а сверху был прочно, как крышей, прикрыт от возможного дождя кепкой.

Немного странно было только, что Эдька не захватил ни удочек, ни ведёрка для рыбы.

Он широко шагал рядом с папой, а Вася плёлся сзади, как посторонний. Когда они проходили мимо Санькиного участка, дед Демьян уже старательно ковырялся в земле, слушая тихую музыку, звучавшую из приёмничка. Хорошо, Саньки там не было и он не видел, что с Васей и папой идёт Эдька… Увидел бы — не простил бы Васе, припечатал бы крепким словцом.

Над дальними лесами медленно всходило мглистое, перечёркнутое грязноватыми тучками солнце. Ему, наверно, не хотелось всходить на это нечистое, рябенькое, серовато-грустное небо, и солнце не всходило бы, если бы это было возможно.

Папа с Эдькой и Вася пересекли пустынную, потемневшую от росы бетонку и двинулись через реденький лесок, а потом — через просторное клочковатое поле к Бычьему пруду.

Он так назывался то ли потому, что однажды весной, по рассказам жителей Рябинок, в нём тонул глупый, провалившийся на тонком ледку бычок и его насилу вытащили за хвост, то ли оттого, что в этом пруду любили пить воду и спасаться в зной от назойливых оводов совхозные быки, то ли потому — и это всего вероятней, — что основным населением пруда был прожорливый пресноводный бычок, быстро расселившийся в последние годы во всех подмосковных прудах.