Двое, не считая призраков

— Ты остаешься здесь, — с видимым усилием постановил ББГ. — А завтра с Харитоном увидимся. Из комнаты, куда тебя определят, ни ногой! Понял?

— Свиданий, разговоров, договоров не будет, пока у моей сестры проблемы, — как заведенный повторил Антон.

Борису не понравилось, что Скробов говорит с тупым равнодушием. Держат человека двумя захватами: за глотку и за мошонку, — а он твердит про сестру.

— Распоряжусь, — вынужден был пообещать Борис. — Но ты, молокосос, крылья не распускай, чтобы ласты не склеить!

— Мило поговорили.

* * *

Катя обиделась на папу. Только заикнулась: пригласи на ужин гостя, как отец вспылил. Стал допытываться, откуда Кате об Антоне известно, приказал выгнать прислугу, которая оставляет чужого человека одного бродить по дому, велел Кате забыть об этом типе навсегда, чтобы даже речи о нем не было! Катя редко видела папу в подобном гневе, когда он бывал и меньше расстроен ее поведением, старалась исправиться, порадовать его. Но теперь вдруг обиделась. Она пригласила Антона (такой симпатичный, остроумный, смотрит странно, но приятно, не юноша, но и не дяденька, средне — молодой человек) на свой (!) день рождения, а ей запрещают. Как она теперь выглядит в глазах Антона?

Друзей у Кати никогда не было, папа говорил: «Зачем они нужны? Я прекрасно прожил жизнь без друзей». И Алла того же мнения: «Подруги всегда завистницы. На словах ангелы, а только зазеваешься — пнут, оттолкнут, захватят твое и будут злорадствовать. Нет подруг — нет и горя». В детстве Катя просила: родите мне братика или сестричку или возьмите в детдоме ничейного ребеночка. Папа мотал головой и предлагал новую дорогую игрушку. Алла пояснила: другого ребенка мы не сможем любить, как тебя, значит, он будет несчастлив. Ты хочешь, чтобы невинный ребенок страдал? Кошки, собаки и птички не приживались у них, сходили с ума, погибали. Алла говорила про отрицательную энергетику, но Катя втайне считала, что дело в ней, Кате, что-то в ней есть плохое и недоброе, раз животные гибнут. И старалась исправиться, быть очень-очень хорошей девочкой.

Свою «хорошесть» Катя могла демонстрировать только папе и Алле, контакты с прислугой не поощрялись. Своей главной задачей Катя считала создавать у папы и Аллы хорошее настроение, чтобы они улыбались и радовались. Больше всего они радовались, когда Катя болтала, шалила, дурачилась, как маленькая. Катя росла, развивалась и при этом оставалась маленьким шаловливым ребенком — как того желали родные.

Обычно во время ужина Катя теребила папу и Аллу глупыми или веселыми вопросами, рассказывала потешные истории — вела беседу, как массовик-затейник, с уклоном в детские проделки. Сегодня, во время праздничного ужина в честь ее совершеннолетия, обиженная Катя молчала.

Сияла люстра под потолком (две тонны бронзы и хрусталя), дубовый стол, покрытый белоснежной скатертью с ручными кружевами, уставлен позолоченными и серебряными блюдами с едой. Они втроем сидят в торце громадного стола, молча едят.

— Катя, тебе понравился папин подарок? — спросила Алла.

— Да, спасибо, папа!

— Твое здоровье, дочь! Поздравляем тебя! — Борис поднял фужер с шампанским.

Чокнулись, пригубили, поставили фужеры на стол, снова замолчали.

— Когда сюрприз? — тихо спросила Катю Алла, знавшая о маскарадном костюме.

Кате расхотелось наряжаться жабой.

— У меня болит голова, — сморщилась Катя. — С вашего позволения не буду дожидаться торта. Ладно? Пойду прилягу.

— Врача вызвать? — озабоченно поинтересовался Борис.

— Не надо. Выпью таблетку, посплю, и пройдет.

— Когда Катю последний раз смотрели доктора? — обратился Борис к Алле, когда дочь ушла.

За медицинское наблюдение дочери Борис платил большие деньги. Светила академики давно раскусили, что Горлохватова больше всего волнует состояние крови девушки, у которой отродясь не было малокровия. Поэтому светила первым делом совали бланк анализа: гемоглобин в норме.

— Неделю назад, — ответила Алла и отчиталась: — Гемоглобин сто пятнадцать. У Кати просто регулярные месячные недомогания.

Борис скривился. Как бы ему хотелось, чтобы в теле дочери никаких женских циклов не существовало! Пусть бы она оставалась стерильной и чистой, как ангел!

Аллу волновало другое. Московская квартира, загородный дом, теперь этот дворец… Чтобы все содержать в порядке, требовался большой штат прислуги. Чтобы прислуга хорошо работала, она должна находиться под постоянным контролем. Не говоря уже о хозяйственных проблемах, которые возникают каждый день. Все сваливалось на Аллу, ее оттирали от ребенка, от Кати. Между тем в экономки Алла никогда не нанималась, фиктивное замужество с Горлохватовым как подарок женской судьбы не рассматривала. Она, Алла, хотела только постоянно находиться рядом с Катей, жить ее проблемами, знать каждую мысль и отвечать на все вопросы ребенка.

— Борис Борисович! — нарушила молчание Алла. — Вы уволили дворецкого, между тем он человек в высшей степени ответственный, в прошлом работал заместителем директора крупного отеля по хозяйственной части. Он бы мог полностью взять на себя заботу об этом поместье.

— Ты же знаешь, я своих решений не меняю. Пусть уматывает, раз проштрафился.

— И все-таки я прошу…

— Уволен, и точка!

— Тогда рассмотрите вариант и о моем возможном увольнении.

— Что? Ты с этим официантом снюхалась?

— Нет, конечно! И не в нем дело. Тринадцать лет я живу в вашем доме, воспитываю Катю, ни о чем другом и не мечтаю. Но в последние годы все больше и больше времени мне приходится уделять заботам о ваших хоромах. Двадцать человек обслуживающего персонала, считая горничных, поваров, водителей и охранников. За ними нужен глаз. Почему мой? Я никогда не осмелюсь называть себя приемной матерью или мачехой Кати. Пусть гувернантка, воспитательница! Но мое, выбранное мной и вами, — подчеркнула Алла, — дело заботиться о девочке. Она в сложном переходном возрасте, как вы имели возможность сегодня увидеть. И вместо того, чтобы посвящать все время Кате, я вынуждена проверять счета кухарок, давать распоряжения дворникам, выслушивать скотников о том, сколько сена требуется корове и козе…

— Все понял. Что ты предлагаешь? Исключая: оставить типа, который пустил Скробова ходить по дому.

Кроме него, рекрутерское агентство предлагало еще одну кандидатуру, женщину. Не могу сказать, что дама мне понравилась, слишком вульгарная. Но определенно деловая, с хваткой, работала директором дома быта, коллектив держала в ежовых рукавицах, но не исключено, не чиста на руку…

— Фамилия?

— Ершова Амалия Робертовна.

— Завтра скажу, берем мы ее или нет. Твоя же забота — Катя, и только Катя. Ты правильно подняла этот разговор. Но больше не пытайся мне угрожать, шантажировать уходом. Поняла?

— Да, Борис Борисович! Спокойной ночи! — попрощалась Алла в спину поднявшегося из-за стола и что-то буркнувшего в ответ Горлохватова.

Она попросила принести ей чаю и тихо прошептала себе под нос: «Извращенец!»

Алла знала о привычке Бориса запираться в ванной, лежать там в одежде, стонать и подвывать. Извращенец! Все мужчины грязные похотливые подонки! И ее муж был таким. В первые годы после свадьбы носил на руках, а потом ушел к лучшей Аллиной подруге, которая презрительно бросила Алле в лицо: «Куриная слепота! Мы с ним первый раз переспали через неделю после вашей свадьбы!» Алла не хотела жить и годовалого сынишку не желала им оставить. Алла пребывала в каком-то мороке, наваждении, все чувства испарились, кроме ярого желания мести. Однажды на улице Алла взяла малыша на руки и пошла на красный свет светофора… Сын погиб, а она выжила. Первый раз очнулась после операций и услышала (или это было собственное внутреннее слово?): «Детоубийца!» Обида на мужа, сам он, подруга-разлучница — испарились. Осталось только — детоубийца! Второй раз покончить собой значило облегчить свою участь.