Двое в океане

Крепышин обронил с губ веселую улыбочку и, понизив голос, наставительно сказал:

— Это вы напрасно, Кирилл Игнатьевич, так о капитане. Напрасно! Капитан на судне полномочный представитель государства. Разве не знаете? Он вас за бунт может посадить в канатный ящик.

— Куда?

— В канатный ящик. Туда на кораблях провинившихся сажают…

Шевчик взглянул на Крепышина с неподдельной тревогой, так и не почувствовав в его тоне насмешки.

— Да вы что?! Меня, Кирилла Шевчика, в этот… как его… в ящик! Да я заслуженный деятель искусства! Представитель центральной студии! Я снимал во Вьетнаме, в Анголе, в Ливане. И меня, Кирилла Шевчика, в ящик! Да знает ли ваш Бунич, кого персонально мне поручали снимать? Вот так, с двух шагов!

— Успокойтесь! — пошел на попятную Крепышин. — Я ведь и всерьез и не очень всерьез. По этому поводу Остап Бендер говорил…

— По этому поводу, — перебил его Шевчик, — Остап Бендер говорил: «Командовать парадом буду я». И я, Шевчик, буду поступать так, как мне указано в Москве.

— Что у вас произошло с капитаном? — спокойно вмешался в разговор подошедший Золотцев. — Обидел?

— Не обидел, а обхамил, — пожаловался кинооператор.

Оказывается, на недавней международной конференции в Ташкенте Шевчик познакомился с турецким писателем. Прогрессивным. Который за дружбу с нами. Снимал турка на ташкентских улицах. А живет он на самом берегу Босфора. В голубом двухэтажном домике с балконом. Шевчик с ним условился: когда будет проходить мимо, «Онега» гуднет, а писатель выйдет на балкон, помашет советскому судну рукой.

— Представляете, Всеволод Аполлонович, какой превосходный сюжет, если к первоклассным кадрам с этим турком в Ташкенте добавить кадры с Босфора? Стоит наш турецкий друг и машет рукой советскому судну! Я телеобъективом с его лица делаю переброс на советский флаг за кормой, на вас, советских людей, стоящих на палубе. Вы по моему знаку в ответ турку тоже дружно машете и улыбаетесь. Сюжет люкс: несмотря на разгул реакции — всюду у нас друзья. Вот вам политический акцент рейса, о чем вы, Всеволод Аполлонович, сами говорили, Разве не так?

— Ну и что капитан? — спросил Золотцев, уклоняясь от ответа.

— Рявкнул на меня: никаких гудков! Здесь судно, а не киностудия. И мы вам не статисты. Учтите! Так и сказал: «Учтите!»

Шевчик зло прищурил один глаз:

— Учту! На этого типа не истрачу ни одного кадра. Ни одного! Словно его в рейсе и не было.

— Не советую вам, голубчик Кирилл Игнатьевич, вступать в конфликт с капитаном, — печально произнес Золотцев. — Настоятельно прошу. У нас такое в экспедициях не принято. Мы, слава богу, обходимся без скандалов. Пожалуйста, голубчик! Ведь всегда можно найти выход из положения…

— А вы мост сфотографируйте, — предложил Смолин. — Уникальный мост. Куда интереснее, чем безвестный писатель на балконе.

Шевчик взглянул на Смолина с сожалением:

— А политика где? Разве мост — политика! Мне нужна борьба за мир, безработица в капстранах, военный психоз… Затем меня и послали! У каждого свое дело. У вас свое, у капитана свое, а у меня — свое.

— А знаете ли вы, Кирилл Игнатьевич, что в Стамбуле на рейде сейчас стоит американская эскадра? — почему-то понизив голос и заговорщически оглянувшись, сообщил Крепышин. — Авианосец и два крейсера. И мы будем проходить как раз мимо.

Шевчик подозрительно взглянул на ученого секретаря.

— Вы серьезно? Не шутите?

— С политикой не шутят! По радио вчера передавали. — Крепышин чуть заметно подмигнул Смолину. — Натовские маневры.

— Натовские маневры! — Кинооператор радостно всплеснул руками. — Прекрасно! Замечательно! Люксус! Бегу за камерой!

И умчался к трапу с неожиданной для его возраста юношеской легкостью. Вдогонку ему улыбались.

— Это верно, что там эскадра? — спросил Золотцев, недоверчиво покосившись на Крепышина.

Тот ухмыльнулся:

— Разве такое исключено?

Золотцев нахмурился:

— Вы, Эдуард Алексеевич, подобное оставьте! Пожалуйста, без розыгрышей! У нас на «Онеге» должен быть мир. А в данном случае в самом деле замешана политика. И серьезная!

— Неужели хотя бы на научном судне нельзя обойтись без всего этого? — Смолин даже не спрашивал, скорее подумал вслух.

Золотцев печально вздохнул:

— Видите ли, Константин Юрьевич, так уж получается, «без всего этого», как вы выражаетесь, обойтись нельзя. Так устроен нынче мир, увы!

— Но какое отношение все это имеет к науке?

Золотцев, взяв двумя пальцами дужку очков, чуть приподнял их, словно хотел рассмотреть Смолина без помех.

— Не тешьте себя иллюзиями, голубчик. Поверьте мне, многоопытному. Никуда от «этого», как вы говорите, спрятаться вам не удастся. — Он осторожно взял Смолина под руку и закончил ласково, но в голосе слышались твердость и даже предупреждение: — Не будем наш рейс осложнять. Правда, голубчик? Он ведь международный. С американцами предстоит работать. — И, не дожидаясь ответа собеседника, бодро констатировал, словно уже получил подтверждение: — Вот и хорошо!

Прямо по курсу судна легкой паутинкой обозначился в небе знаменитый Стамбульский мост, а по сторонам ступенями гигантской лестницы вставали кварталы древнего города.

Смолин осторожно высвободил свой локоть из-под руки начальника.

— Вот и мост! Надо бы сфотографировать. Я ведь здесь впервые.

— У вас в этом рейсе многое будет впервые. — Золотцев поощрительно улыбнулся ему, словно ребенку, которого ждет множество удовольствий, если он будет вести себя хорошо. И понес массивное тело к другой группе собравшихся на палубе. Нужно было внести в каждого оптимизм и бодрость. Такова уж обязанность начальника экспедиции. И таков Золотцев.

Смолин не очень уверенно управлялся с фотоаппаратом и сейчас стоял в раздумье: какую ставить выдержку, чтобы запечатлеть этот необыкновенный мост.

— Вам помочь?

Подскочил Чайкин. На его груди висели две фотокамеры, экспонометр — фотолюбитель, судя по всему, опытный. В одно мгновение все наладил, вернул аппарат Смолину.

«Быстрый, решительный, с юным задором, похож на спортсмена, но уж никак не на мыслителя, — подумал Смолин. — Трудно представить, что работает над принципиально новым типом уникального прибора. Прав Золотцев, должно быть, просто юношеское увлечение, как сам Чайкин признался — «между прочим». Сколько раз Смолин встречал молодых людей, которые намеревались опровергнуть закон Ньютона или на бумаге открыть новое нефтяное месторождение, равное бакинскому!

— Вы впервые в Босфоре?

— Впервые! — улыбнулся Чайкин. — Интересно! Хочу фотоальбом сделать. По всему путешествию. Сейчас главное — святую Софию снять. И мечеть Баязида…

Спокойной, уверенной походкой привыкшего к палубам бывалого моряка направлялся к ним первый помощник.

— Наконец-то нашел! — воскликнул он.

— Эврика! — не удержался от улыбки Смолин.

— Что? — не понял тот. — Про кого вы?

— Да так…

Мосин устремил испытующий взгляд на Чайкина.