Двое в океане
Шрифт:
— Чей это?
— Западногерманский, — пояснил Руднев. — Новый.
— А как называется?
— Пока не разберешь…
Рядом со Смолиным досадливо кряхтел Шевчик:
— Далеко! Ох далеко! Объектив и не уцепит.
— Что ему там цеплять? Просто пассажирское судно. Никакой политики!
— Ха! — обронил Шевчик. — Уж простите меня за правду, уважаемый Константин Юрьевич, но в таких делах вы не очень-то! Подобный кадр можно так приспособить, что будет люксус! Фейерверки, иллюминации, прожектора… Пир во время чумы, как сказал Пушкин! Вот что это!
— При чем здесь «Пир во время чумы»? — недовольно отозвался
Шевчик не счел нужным ответить.
Светлая клякса в море поравнялась с «Онегой», и теперь чужое судно можно было легко разглядеть и без бинокля — блестящее, как елочная игрушка. Смолин представил себе роскошные салоны лайнера, красивых мужчин в смокингах и еще более красивых женщин в бальных платьях, скользящих по сверкающему паркету в волнах музыки, в аромате дорогих духов; проворных кельнеров, разносящих на подносах бокалы искрящегося шампанского… Кусок чужого праздника, уплывший в море от берегов чужой, неведомой земли. Лайнер шел по отношению к курсу «Онеги» по косой, и его корма все больше и больше обозначалась в поле зрения.
— «Кёнигсберг», — прочитал стоящий на крыле мостика матрос, долго вглядывавшийся через бинокль во встречное судно.
— Что?!
— «Кёнигсберг»! — повторил матрос. — Вижу хорошо. Посмотрите сами!
Он протянул бинокль Рудневу, и тот, подержав у глаз, молча передал Смолину. Сильные линзы помогли без труда прочитать на белой корме черные буквы: «Кёнигсберг». Ничего себе! Кёнигсберга уже давно нет на карте, есть Калининград. Значит, они…
— Ну теперь вам ясно, что к чему? — Шевчик торжествовал. Казалось, он заранее знал, как называется встречное судно. — Что я вам говорил! У меня на это дело профессиональный нюх. Настоящий пир во время чумы!
Все молчали.
Через четверть часа чужой праздник снова превратился в светлую кляксу, потом в светлое пятнышко, потом в слабенькую точечку. Вот и все! Собравшиеся у борта молча разошлись.
В коридоре Смолин увидел шагавшего ему навстречу Каменцева, командира батискафа.
— А я только что к вам стучался, — сообщил тот и протянул блокнот. — Забыли у нас. Записи.
Смолин раскрыл блокнот. На первой страничке корявые слова вопрошали: «Тришка, где ты?»
Поднял глаза на Каменцева. Взгляды их встретились.
— …Так вот, в заключение повторяю снова: сама природа таких ортогональных построений произвести не могла Не знаю других подобных аналогов. Лично я нигде не встречал и не слышал, чтобы другие встречали. Считаю, что мы столкнулись с явлением пускай пока необъяснимым, но необычным, заслуживающим внимания.
После Смолина выступал Ясневич.
— …Как показывает предварительный анализ данных, полученных на вершине горы Элвин, увиденные нами сооружения не могут, я повторяю и подчеркиваю, не могут иметь искусственное происхождение. Это натуральный базальт!
Ясневич сделал интонационную паузу, чтобы внушительнее прозвучал его приговор:
— Ни о какой Атлантиде речи здесь быть не может.
— Ну а вдруг все эти стены, эти комнаты просто вырублены в базальте? Вырублены, и все тут! — горячо возразил со своего места Чайкин и даже по-ученически поднял руку, словно просил у метра разрешения на слово.
Метр покровительственно улыбнулся
юношеской горячности.— Нет, дорогой мой, еще раз нет! — И Ясневич в наставническом жесте поднял палец и ткнул им в потолок. — Надо говорить о здравом, реальном, поддающемся объяснению, а не…
— Но происхождение египетских пирамид тоже долгое время не находило объяснений. И идолов острова Пасхи, и…
Теперь Ясневич счел нужным уже прервать юного спорщика, который слишком злоупотребляет его терпением:
— Послушайте меня, Андрей…
— Евгеньевич, — подсказал Смолин.
— Вот, вот! Андрей Евгеньевич! — Ясневич, бросив мимолетный взгляд на Смолина, засек его легкую ухмылочку, и пушистые брови заместителя начальника экспедиции словно потвердели. — Вы толкуете, как ученик третьего класса. А с таким школярским подходом нечего делать в науке. Мы, ученые, не имеем права поддаваться нелепым фантазиям. Нам нужны факты! А факты говорят, что эти сооружения вовсе не искусственные.
— Так какие же? — не выдержал Смолин. — Природные? Все эти углы, круги, овалы? Естественные? Да или нет? Вы скажите без обиняков, какие именно?
Ясневич потер пальцами гладко выбритый, отдающий глянцем крепкий подбородок. Замешательство его было мгновенным.
— Повторяю: они не искусственные. Но дать окончательный ответ пока не считаю возможным.
Смолин улыбнулся уже откровеннее. Как будто Ясневич когда-нибудь сможет дать окончательный ответ! Впрочем, научные суждения Ясневича всегда окончательны, в последней инстанции. И даже странно, что, хотя и на мгновение, он все-таки замешкался.
Выступали и другие, в том числе Мамедов, и все придерживались точки зрения Смолина: то, что найдено на Элвине, представляет собой несомненный научный интерес. И отмахиваться от этого нелепо.
Заключительное слово произнес Золотцев. Видимо, он готовился сказать нечто веское, в руках держал листок с тезисами. Но тут же заметил нацеленный на него взгляд Клиффа Марча, остро отточенный карандаш американца, занесенный над блокнотом и готовый к действию, перевел взгляд на Смолина, осторожно пощупал глазами его лицо и бросил листок на стол.
— Поскольку тут определились разные точки зрения, сейчас мне нечего сказать вам, друзья мои. Скажу только одно: над всем этим мы будем думать, думать, думать!
И он легко, свободно, как конферансье, завершивший концерт, выкинул вперед руки и широко их развел, улыбка его была ясной, обезоруживающей, свидетельствующей, что решительно все идет хорошо, благополучно, «ладненько», нет никаких острых проблем, а если и обнаружены некоторые сомнения, то, конечно, все со временем разъяснится, будет найден «выход из положения». Смолин подумал, что своим наукообразным построением речи Ясневич очень помог начальнику увильнуть от прямых оценок. А ведь именно этого и хотел Золотцев.
— Что он сказал? — спросил Смолина Марч.
— Он сказал, что будет думать.
Когда семинар завершился и все направились к выходу, у самых дверей Клифф нагнал Золотцева, таща за собой за руку Смолина — чтоб переводил.
— Я не очень уяснил вашу позицию, доктор Золотцев, — произнес американец с той почтительностью, с какой всегда говорил с шефом экспедиции. — Нужно ли вам мое содействие? Как раз сейчас у меня будет радиосвязь с Норфолком. Я бы мог передать вашу точку зрения, может быть, даже короткое интервью с вами для печати.