Двор. Книга 1

— Дегтярь, — Клава Ивановна прижала руку к сердцу, — клянусь жизнью, я тысячу раз говорила им то же самое.

Говорить недостаточно, сказал Иона Овсеич, надо хорошо объяснить и самому проконтролировать, а то может получиться самотек. В данном случае, ответила Клава Ивановна, самотека не будет, хотя Лапидис хорошие полчаса забрал сегодня на пустые балачки.

— Что значит забрал? — нахмурился Иона Овсеич. — А ты в это время мух ловила?

Клава Ивановна объяснила, что она в это время мух не ловила, наоборот, если бы она сразу не приняла меры, он бы еще два часа торчал возле этой красавицы с восьмым номером бюста.

— Восьмым номером? — переспросил Иона Овсеич. — Кого ты имеешь в виду?

— О! — хлопнула себя по бедрам Малая. — Вы все в одну сторону повертываете дышло.

Иона Овсеич остановился, повернулся лицом к Малой и посмотрел прямо в глаза:

— Ты меня с ним не равняй. Мы слышим, что он говорит, но что у него на уме, мы еще плохо знаем. Не равняй меня с ним.

— Ты был сегодня у Полины в больнице? — перескочила на другую тему Клава Ивановна.

— Малая, — рассердился Иона Овсеич, — не лови меня на горячем: ты сама знаешь, что я не мог быть сегодня в больнице.

— А завтра? — спросила Клава Ивановна.

Завтра, ответил Иона Овсеич, запарка будет еще сильнее: прямо с утра он идет в райком, на актив.

— Хорошенькое дело! — воскликнула Клава Ивановна. — А кто же принесет твоей Поле передачу?

Дегтярь заложил четыре пальца под тужурку и так стоял молча, словно каменный, пока Клава Ивановна не догадалась, что она сама может отнести передачу или послать кого-нибудь, Аню Котляр, например.

Котляр? Можно Котляр, согласился Иона Овсеич, но Полина лежит в туббольнице, люди боятся ходить туда.

— Не говори глупости! — возмутилась Малая. — Такую женщину, как Котлярша, всякая холера может только поцеловать в одно место.

Дегтярь скосил глаза, прищурился. Клава Ивановна громко вздохнула и опять повторила, что все мужчины, особенно когда жена больная, в одну сторону повертывают дышло. Потом она поинтересовалась, как он устраивается с обедом, и предложила готовить один раз на два-три дня, чтобы он сам мог потом разогреть себе на примусе.

Нет, сказал Дегтярь, готовить ему не надо: он устраивается на фабрике — берет бутылку молока, одну фран-зольку и сыт на целый день. А после работы покупает себе в продуктовом магазине сто грамм колбасы, пятьдесят грамм масла, так что на ужин и завтрак тоже обеспечен.

Мадам Малая покачала головой: если человек хочет нажить себе катар или язву, это, конечно, его личное дело.

Насчет язвы, сказал Иона Овсеич, можно не беспокоиться — язву ему сделали еще в двенадцатом году, в тюрьме на Люстдорфской дороге. Он просидел там всю осень и зиму, пока товарищи с воли не устроили ему побег.

— А! — возмутилась Клава Ивановна. — Ты настоящий людоед: иметь такую язву и целый день питаться всухомятку! Доктор Ланда не довел бы себя до этого. И Лапидис тоже.

— Слушай, Малая, — перебил Иона Овсеич, — давай ближе к делу: надо повесить в подъезде доску соцсоревнования по строительству форпоста. Пусть Граник зайдет утром ко мне на фабрику, я ему выпишу лист хорошей фанеры. Краску пусть даст свою и немножко добавим из лимита, отпущенного на форпост.

Нет, сказала Клава Ивановна, Граника она посылать не будет, иначе он и до фабрики не дойдет, и здесь его целый день не увидишь. Она пошлет Зюнчика и Кольку. Иона Овсеич поморщился: Зюнчика и Кольку — это будет несолидно. Как раз наоборот, возразила Малая: мальчики наденут чистые костюмчики и пионерские галстуки, люди еще получат удовольствие. Ладно, согласился Дегтярь, быть по сему, но завтра, никаких отговорок, доска должна висеть, чтоб была полная наглядность, кто как работает. В этом величайшая сила соцсоревнования.

— Да, — схватилась мадам Малая, — а как же считать, кто выполнил на сто процентов, а кто меньше или больше?

Дегтярь пожал плечами: а что здесь понимать? Надо каждому дать норму: сделал — значит, сто процентов, сделал больше или, наоборот, меньше — значит, сто плюс-минус икс-игрек процентов. Других случаев в природе нет и не бывает.

Мадам Малая признала: он прав, она не подумала. Дегтярь сказал, это не катастрофа, ошибиться может всякий, главное — не цепляться за свои ошибки, а исправлять на ходу.

— Легко говорить! — хлопнула себя по коленям Малая. — Хорошо, если рядом есть такой Дегтярь.

Иона Овсеич нахмурился: такого не бывает, чтобы рядом никого не было.

— Ицим-трактор-паровоз! — воскликнула Малая. — А если рядом только Ефим Граник?

— Рядом только Ефим Граник? — сощурился Дегтярь. — Тогда его поправляет Малая, он поправляет свою Соню, а она — своего Оську. Кроме того, люди поправляют друг друга, всегда кто-нибудь есть рядом — мы не в пустыне.

На следующий вечер в подъезде висела большая красная доска. Фамилии были написаны лазурью, а инициалы — бронзой, чтобы сильнее выделить. Итоги записывались мелом.

В этот день все выполнили норму на сто процентов, одному Гранику записали сто десять, поскольку оформление доски требовало особой квалификации. Ефим несколько раз прошел вдоль подъезда, всякий раз у доски останавливался кто-нибудь новый, окликал его и громко поздравлял. Ефим выслушивал, однако отказывался принимать поздравления и повторял, что не сделал ничего особенного, наоборот, любой мог бы сделать лучше.

Один лишь Лапидис удивился, что Гранику поставили сто десять процентов, и сказал об этом Малой.

— А сколько бы ты поставил? — спросила она.

— Сто девяносто два и восемь десятых.

— Почему именно сто девяносто два и восемь десятых? — удивилась мадам Малая.

— А почему именно сто десять? — спросил в ответ Лапидис.

— Знаешь что, — скривилась Клава Ивановна, — ты чересчур хитрый, чересчур много понимаешь — я с тобой не могу объясняться.

В тот же вечер, когда Дегтярь вернулся с актива, было уже около одиннадцати, Клава Ивановна зашла, чтобы передать свой разговор с Лапидисом. Иона Овсеич внимательно слушал и не перебивал, потом вдруг сказал:

— Хватит, я уже все понял. Разговоры, которые ведет Лапидис, нездоровые разговоры. Тем не менее, загляни к нему завтра, лучше с утра, до работы, пусть изложит свою точку зрения, как построить учет, а вечером обсудим.

Клава Ивановна предложила не откладывать на утро, а зайти прямо сейчас, но Дегтярь был категорически против: человек, если он у себя дома, не обязан в двенадцать часов ночи начинать производственное совещание. Дом есть дом, и надо понимать.

— Дегтярь, — сказала Клава Ивановна, — себе ты делаешь день круглые сутки, а Лапидис пусть вылеживает боки, когда ему хочется. Здесь я расхожусь с тобой в корне и не уговаривай меня.