Двор. Книга 2

— Дегтярь, — Ефим обнял себя руками, голову втянул в плечи, — Граник родился и вырос в Одессе, и всю жизнь, пока не забрали на фронт, имел свою комнату, свой угол. Теперь ему опять обещают комнату. Дайте сигнал на завод, что Граник у себя во дворе отказался подписаться на заем, и пусть эту комнату отдадут другому, который вчера приехал из Валегоцулова и больше достоин. Мне все равно. Но не пугайте меня, ради бога, не пугайте: мне ничего не надо — я могу жить, я могу умереть, я могу вставать из гроба и ходить на работу, моей Лизочке хорошо живется у тети Тоси, она не хочет быть еврейкой, она хочет носить крестик, как тетя Тося. Папа говорит, не надо, а она все наденет и будет носить, потому что ее папа уже никто и ничто.

— Ефим, — перебил товарищ Дегтярь, — что-то ты совсем не туда заехал.

— Нет, товарищ Дегтярь, — в голосе Ефима появилась хриплость, как от большой усталости, — я хочу, чтобы на меня больше не давили и дали спокойно дожить, сколько осталось.

Иона Овсеич минуту помолчал, громко втянул в себя воздух и выдохнул:

— Что я могу тебе ответить, Граник? Горбатого могила исправит: ты всю жизнь был частник, и сегодня, хотя работаешь на заводе, в душе все равно частник. Однако жить ты будешь по нашим правилам, а не по своим: мы не в Сахаре.

Гости поднялись, Ефим просил подождать, чайник уже скоро закипит, но задержался один Хомицкий, а Дегтярь с Орловой вышли из комнаты и даже не оглянулись. Во дворе, когда подоспел Степан, Ляля предложила объявить всем домом Ефиму Гранику бойкот.

— Объявить можно, — сказала Иона Овсеич. — А кто будет реализовывать на практике? Глупости, Орлова.

Ляля обиделась: почему глупости? С Орловой можно было, а с Граником нельзя? Не надо путать, рассердился Иона Овсеич, одно дело было тогда, до войны, другое дело — сегодня.

Вмешался Степан: а чего ломать себе голову? Нехай остается как есть: Граник есть Граник — все знают.

Нет, категорически отклонил товарищ Дегтярь, дело здесь не в одном Гранике: создается плохой пример и повод для других.

Среди ночи у Ионы Овсеича сильно разболелось сердце. Он взял кусочек сахара, накапал валидола, но стало лишь прохладно во рту, а облегчения никакого не почувствовал. Через четверть часа он повторил, результат получился прежний, и пришлось принять таблетку нитроглицерина. Боль вскоре утихла, но сделалось горячо в голове и поднялся сильный звон в ушах.

Перед рассветом Иона Овсеич незаметно уснул, и хорошо, что позвонила Ляля, иначе бы наверняка опоздал на работу. Орлова только переступила порог, сразу почуяла неладное и потребовала, чтобы Иона Овсеич лег немедленно в постель, она вызовет на дом врача. Иона Овсеич категорически отказался, сел за стол, чтобы выпить стакан чаю, налил гостье, намазал ей кусочек хлеба маслом и, пока гостья жевала, просил ее закончить сегодня с подпиской, чтобы вечером у него на столе была полная картина по всему двору.

Во время разговора у Ионы Овсеича дважды подступала к горлу неприятная тошнота, Ляля снова настаивала, чтобы он лег в постель, но в ответ получила только замечание по поводу своей назойливости.

В восемь часов товарищ Дегтярь уже был на фабрике, а в десять к воротам подъехала скорая помощь, врач поднялся на второй этаж, в партбюро, и через минуту послал санитаров за носилками. Больной просил сделать ему укол, он отлежится, и все пройдет; врач укол сделал, но заметного улучшения не было, санитары расправили носилки, помогли больному перебраться с дивана, подтянули выше к изголовью, чтобы ноги не болтались, и понесли к выходу.

Перед сменой Ляля позвонила товарищу Дегтярю, из партбюро ответили, что два часа назад его увезла скорая помощь. У Ляли все похолодело внутри, она машинально повесила трубку и даже забыла спросить, в какую больницу. Пришлось звонить повторно.

Отвезли в терапевтическое отделение Сталинской райбольницы, по улице Ярославского, угол Карла Маркса. Ляля пыталась связаться по телефону, но все время, сколько ни набирала номер, было занято, и она бегом, сердце буквально выпрыгивало из груди, помчалась в больницу.

Первый этаж большого серого дома, в старое время здесь находилась гимназия, занимала районная поликлиника, а второй этаж, отгороженный на лестнице фанерным заслоном, отвели под терапию. У лестницы обычно дежурила санитарка, с которой посетители при желании могли найти общий язык, но сейчас, как назло, ее не было, и Ляля на глазах у всех перебралась через перила, поднялась по наружной стороне лестницы выше фанерной стены, а там уже не составляло большого труда отыскать нужную палату.

Искать, однако, не пришлось: Ляля почти сразу наткнулась на товарища Дегтяря, которого, наряду с другими свежепоступившими, временно поместили в коридоре, поскольку в палатах не было свободных мест. Товарищ Дегтярь заметил ее первый и, конечно, догадался по внешнему виду — растрепанные волосы, красные щеки, тяжелое дыхание — обо всем. Она не успела открыть рот, как он выразил свое возмущение и негодование, от волнения у него еще сильнее зачастил пульс. Ляля готова была упасть на колени, только бы он успокоился, и сложила перед собою ладони, вроде она в церкви и сейчас начнется служба.

Больные, которые лежали по соседству, невольно наблюдали за сценой; из палат выходили женщины, мужчины, трое-четверо с утками в руках, и тоже останавливались. Иона Овсеич потребовал, чтобы Орлова немедленно ушла отсюда и больше ее ноги не было здесь, но Ляля, вместо того чтобы сразу подчиниться, наклонилась над кроватью, заправила свисавшие концы простыни, подтянула угол одеяла, мимоходом схватила больного за руку и подержала в своей руке. От слабости Иона Овсеич не мог достаточно противостоять и вынужден был терпеть. Больные все стали на сторону Ляли: теперь такая заботливая жена — это редкость, и надо сказать спасибо судьбе, а не капризничать и ворчать.

Иона Овсеич зажмурил глаза, чтобы не видеть, потому что положение сделалось уже совсем глупое. Ляля немедленно воспользовалась, поцеловала в лоб и громко, как маленькому ребенку, приказала ему слушаться доктора и ни в коем случае не подыматься с постели, а с нянечкой она договорится отдельно.

У Ионы Овсеича на языке вертелись слова из народной поговорки, что услужливый дурак опаснее врага, но приходилось молчать, иначе эта пытка могла продлиться до бесконечности.

Перед уходом Ляля взбила матрац в ногах, чтобы легче оттекала кровь, еще раз просила больного хорошо вести себя, а завтра утром она принесет передачу и проверит. Иона Овсеич по-прежнему лежал с закрытыми глазами, Ляля быстренько перекрестила мелким крестиком и тихонько, на цыпочках, вышла.

Во дворе, когда Ляля забежала на минутку и сообщила новость, возник настоящий переполох: если товарищ Дегтярь сам согласился лечь на койку, значит, дело не шуточное. Историю Граника с подпиской на заем люди хорошо знали с самого начала, но никто не хотел задумываться, чем это может закончиться для товарища Дегтяря. Клава Ивановна качала своей седой головой, как заведенная: за тридцать пять лет все привыкли, что Дегтярь — железный, Дегтярь все вынесет, все выдержит.

Оля Чеперуха и Катерина в один голос твердили, что ответственность за все полностью ложится на Ефима Граника, который из-за каких-то пятидесяти рублей толкнул человека на край могилы, а теперь, наверно, втихомолку радуется. Но, с другой стороны, товарищ Дегтярь сам виноват: если бы пять лет назад, когда Граника выпустили из лагеря, Иона Овсеич настоял на своем и не согласился отрезать для него кусок форпоста, сегодня не пришлось бы расплачиваться такой дорогой ценой. Получилось, как говорят люди: за мое жито ще и мене побито.