Дворец иллюзий

Когда я отвернулась, мне показалось, что я услышала слабые, заунывные звуки флейты, которые принес порыв ветра. Мог ли это быть Кришна? Я знала, что он внизу, в конюшнях, осматривает лошадей, на которых ему придется ехать завтра. До самого конца он пытался остановить войну, примирить моих мужей с их двоюродными братьями. Он рисковал своей безопасностью, когда поехал в Хастинапур, чтобы сказать Дурьодхане, что Пандавы были бы довольны, если бы он дал им всего пять селений, где они смогут жить. Любой другой пришел бы в ярость, когда Дурьодхана стал насмехаться над ним, говоря, что он не даст моим мужьям и клочка земли, на которой могло бы уместиться острие иголки. Но Кришна только пожал плечами, улыбнулся и легко ускользнул от солдат, которым Дурьодхана приказал схватить его. И теперь, накануне битвы, которая могла стать самой разрушительной из всех, которые видела наша эпоха, он играл на флейте! Что давало ему такое спокойствие, такое мужество?

Арджуна объяснял Субхадре правила, которые обе стороны будут соблюдать во время битвы, правила, установленные командующими с обеих сторон. Это должна была быть цивилизованная война, великая и дарующая славу, а самое главное — справедливая. Военные действия должны были начаться только после восхода солнца, когда главнокомандующие армий подуют в свои боевые раковины, и закончиться на закате с таким же сигналом. Ночь будет временем перемирия, когда воины смогут посетить вражеский лагерь, оставаясь невредимыми. Жены и матери должны будут занять отдельные лагеря в тылу каждой армии. Кто бы ни победил в войне, женщинам не причинят вреда. Это должна была быть битва между равными: пешие солдаты должны будут сражаться с пешими солдатами, всадники с всадниками и военачальники только с теми, у кого такие же астры. Слугам, возницам, музыкантам, которые дули в боевые рога, и животным не должны были причинять вред умышленно. Запрещалось нападать на безоружных, и, что важнее всего — тех, кто сложил оружие, нельзя было убивать.

Субхадра кивала, пока Арджуна говорил, и внимательно слушала. Ее лицо светилось от восхищения. Глаза Арджуны смягчались, когда он смотрел на нее, и он протягивал руку и убирал ей за ухо выбивающиеся волосы. Почему он никогда обращался так нежно со мной?

Конечно, я знала ответ: я никогда не вела себя, как Субхадра, хотя иногда я жалела об этом. Но я слишком долго была со своими мужьями. Я знала их слишком хорошо. Я была слитком склонной к критике. Я пробиралась в самые потаенные уголки их сознания, знала каждую их слабость.

Даже сейчас я скептически подумала о том, что в пылу битвы невозможно следовать всем установленным правилам.

Лицо Арджуны сияло, когда он говорил о благородстве этого смелого предприятия, этой войны, не похожей на все предыдущие, благодаря которой будут узнавать и помнить героев нашей эры. Я перевела свой взгляд с его лица на братьев. Они были исполнены тем же пылким рвением, даже Юдхиштхира. Самыми страстными были лица Гхатоткачи и Абхиманью, уверенные в том, что они становятся участниками события, которое запечатлеет их имена в сердцах последующих поколений. Я не могла не улыбаться, слушая, как они хвастались друг другу, сколько врагов они уничтожат. Какая-то часть их энтузиазма передалась даже мне. Я подняла лицо к небу и помолилась о том, чтобы они заслужили еще большую славу, чем они воображали. Едва я закончила свою молитву, как одна звезда отделилась от черной ночной материи и упала. Мое сердце затрепетало при этом добром знаке. Боги ответили мне!

Но я забыла, как боги коварны. Как они дают тебе одной рукой то, что ты хочешь, другой они забирают нечто гораздо более ценное. Да, слава придет к обоим юношам, и певцы будут воспевать их подвиги чаще, чем подвиги их отцов. Но слушатели этих песен будут отворачиваться, чтобы спрятать свои слезы.

* * *

Мои мужья обсуждали военные вопросы. Должен ли Дхри расположить солдат плотными рядами или длинной вереницей завтра утром? Каких царей поставить во главе войска? Кто должен быть в арьергарде? Абхиманью умолял, чтобы ему позволили вести первую атаку, но его дяди чувствовали, что он был еще недостаточно опытен. Уттара слушала, как они спорили, и ее лихорадочно горевшие глаза наполнялись удивлением и ужасом. Она переводила взгляд с одного лица на другое, сжимая руками свой слегка выпирающий живот. Неужели и я была так молода когда-то? Я думала об этом, пока шла к краю холма, где рос лесок.

И неожиданно передо мной оказался Вьяса, который предсказал всё, что привело нас сюда в этот день. Его глаза сверкали в темноте, и священная нить, которая лежала у него поперёк живота, сияла, будто высеченная изо льда. Он выглядел ничуть не старше, чем в тот день, когда я встретила его в баньяновой аллее.

У меня резко похолодело в груди. Почему он пришел? Я не хотела слышать очередное мрачное предсказание в самом начале нашего великого смелого предприятия. Но я спрятала свою тревогу за словами формальной вежливости.

— Это так восхитительно — хоть и неожиданно — встретить тебя здесь, почтенный мудрец. Я рада, что ты выглядишь так хорошо!

— Жаль, что годы не были столь же добры к дочери Друпада, — ответил он, ухмыляясь сквозь густую бороду, будто бы зная, как неловко я себя чувствовала в его присутствии. — Возможно, вместо пудры от комаров, я должен был подарить тебе омолаживающие мази!

Легко тебе шутить, подумала я в гневе. Ты бы по-другому себя вел, если бы те, кого ты любишь, балансировали на острие ножа.

— Правда, по-другому? — сказал он, пугая меня. — Позволь мне поведать тебе, где я был до этого: я навестил своего старшего сына, который сейчас в некотором расстройстве.

— Слепой царь? Он твой сын? — изумленно переспросила я. — Но я думала, он сын брата Бхишмы…

— Это долгая история, — сказал Вьяса, — и некоторые ее эпизоды не очень льстят моему эго. Я ее как-нибудь тебе расскажу. А сейчас позволь мне всего лишь упомянуть имя моего второго сына. Это был… Панду.

Я уставилась на него, ошеломленная, устыдившись того, как поспешно я судила о нем. Его внуки противостояли друг другу в этой борьбе не на жизнь, а на смерть! Кто бы ни выиграл в этой войне, Вьясе предстояли большие потери.

— Как ты можешь быть таким спокойным? — прошептала я.

Вьяса улыбнулся.

— Жизнь, которую ты проживаешь сейчас, — всего лишь пузырь в космическом потоке, сформированный кармой других жизней. Тот, кто является твоим мужем в этой жизни, возможно, был твоим врагом в прошлой жизни, и тот, кого ты ненавидишь, мог быть твоим возлюбленным. Зачем тогда плакать о ком-либо из них?

Его слова не удивляли меня. Мудрецы, которые посещали нас в изгнании, говорили то же самое в своих попытках заставить меня смириться с судьбой. Я верила им, но они не могли меня убедить. Этот мир вокруг меня с его красотами и ужасами слишком крепко держал меня. Я хотела получить в нем свое место по праву. Возможно, у меня были другие жизни, но я хотела получить удовлетворение от мести в этой жизни.

— Эта война пройдет так, как должна пройти — так, как я уже написал в своей книге, — продолжил Вьяса. — Почему я должен скорбеть об этом больше, чем если бы я смотрел спектакль?

Увидев упрямство в моих глазах, он сделал паузу.

— Но я пришел сюда не для того, чтобы философствовать. Я хочу предложить тебе дар — тот же, что я предложил слепому царю: особое зрение, которое даст тебе возможность увидеть самые важные части битвы издалека.

Я неровно вдохнула, пытаясь осознать масштабы того, что он предлагал. Я, женщина, увижу то, что ни одна женщина — и немногие мужчины — когда-либо наблюдали!

— Принял ли дар Дхритараштра?

— Ему не хватило мужества видеть, как его сыновья пожинают плоды своих действий — действий, поощряемых его любовью, которой они не достойны. Вместо этого он попросил, чтобы я отдал этот дар Санджаю, его вознице и наперснику. Санджай будет рассказывать ему все, что происходит. К концу рассказа он, возможно, будет сожалеть об этом, ибо Санджай — не тот, кто будет смягчать свои слова. Но ты — достаточно ли ты смелая, чтобы увидеть величайший спектакль наших времен? Достаточно ли стойкая, чтобы рассказать остальным, что действительно произошло в Курукшетре? Потому что в конечном счете только свидетель — а не актеры — знает истину.