Дворец Посейдона

Адаму почему-то припомнился один старик, живший с ним по соседству в Тбилиси. Несколько лет назад сын привез его из деревни, и он целыми днями просиживал у окна. Адам всегда отводил от него глаза, потому что жалел его. А почему жалел — и сам не знал. По правде говоря, старика жалеть было не за что. Он не походил на заброшенного, оставленного без внимания, на нем была белоснежная рубаха, темно-красный галстук, завязанный толстым узлом, он всегда был чисто выбрит.

Странно, может, Адам жалел его только потому, что он целыми днями сидел у окна?

«Неужели старость означает одиночество?»

Адам бросил в печку несколько поленьев и снова сел. Старик, казалось, совсем забыл про него. Жалкий, сгорбленный, сидел он на колченогом стуле. Палка его все так же вонзалась в землю. Обеими руками он крепко опирался на нее. На руках покоился его подбородок.

Но вдруг он выпрямился, снял шапку и огляделся, не зная, куда ее положить. Потом отодвинул в сторону головки чеснока и хлеб и положил шапку на ящик.

В сторожку вошел промокший до нитки Вахо.

Он ежился от холода и, стараясь согреться, прятал руки под мышки. С ног до головы он был вымазан в грязи.

Ни на кого не обратив внимания, он вошел, направился к печке и присел возле нее на корточки.

Старик посмотрел на Вахо:

— Здравствуй!

Вахо небрежно кивнул.

— Вы его знаете? — спросил Адам старика.

Теперь Вахо кивнул Адаму: да, он меня знает.

— В бильярд больше не играешь? — спросил старик у Вахо.

— Эх, — вздохнул Вахо.

— Что ты тут делаешь?

— Я тут исправляюсь, — усмехнулся Вахо, — перевоспитываюсь, уважаемый Спиридон!

Потом он торопливо поднялся и вышел из будки, но вскоре опять появился в дверях.

— Я совсем забыл, — обратился он к Адаму, — вас зовут!

— Скажи, что я скоро приду.

Вахо почтительно приложил руку к груди и осторожно прикрыл за собой дверь.

— Я сейчас уйду, — негромко проговорил врач.

— Ничего, они и без меня справятся…

Снова заметив в пальцах у старика сигарету, Адам вынул коробок со спичками. Спиридон протянул руку и взял у него коробок, высыпал все спички на ладонь и коробок вернул Адаму обратно. Потом он взял шапку и надел ее, а на место, где она раньше лежала, высыпал спички. Адам с удивлением смотрел: что он собирается делать? Спиридон с большим усердием стал раскладывать спички, выводил связанные друг с другом треугольники, потом нервным движением руки разрушал их и опять начинал сначала. При этом он даже не смотрел в сторону Адама. «Он хочет мне что-то сказать и не решается!» — понял Адам. Из вежливости он сделал заинтересованный вид, наклонился вперед и стал смотреть на разложенные спички. Старик взглянул на него:

— Ну-ка, и вы попробуйте!

Адам взял одну спичку, подержал ее немного, как бы выбирая для нее место. Этим он хотел показать, что игра, затеянная стариком, его в самом деле увлекла.

— Положите вот сюда! — Спиридон постучал пальцем по ящику, словно если не положить спичку точно на это место, ничего не получится. Вокруг первой спички Адам разложил другие, у него получилась более сложная комбинация, чем у старика, хотя Адам и не думал состязаться с ним.

— Ого? — старик удивился.

— Это получилось случайно, — Адам оправдывался, — второй раз я так не сумею.

— В серединку кладешь одну спичку, так? — спросил старик.

— Да.

— Потом?

— Не помню, — улыбнулся Адам, — честное слово, не помню… кажется, так!

Теперь они вдвоем принялись раскладывать спички.

— Ничего не получается, — сказал Адам.

— Получится!

Ничего у них, конечно, не получилось.

— Теперь можно закурить, — сказал старик. Он осторожно собрал спички и подал их Адаму: — Положите обратно!

Адам сложил спички в коробку, предложил старику сигарету.

— Благодарю, — ответил Спиридон, — у меня есть! Он вынул из кармана сигарету. Адам зажег ему спичку.

Чем дальше, тем все большей симпатией проникался к старику Адам.

«Честное слово, он что-то хочет мне сказать», — думал Адам. Он не знал, как себя повеет, чтобы старику легче было высказаться. Не успел он об этом подумать, как Спиридон проговорил:

— Вас, наверно, удивляет мой визит…

Адам не ожидал такого прямого вопроса и растерялся:

— Да… то есть…

— Сегодня день рождения моего сына, — сказал старик.

— Сына? — Адам удивился еще больше — он никогда прежде не слыхал, что у Спиридона есть сын.

— Да, сына… Ему сегодня сорок два года…

Адам собрался спросить Спиридона, где его сын, но тот опередил его:

— Его звали Уча, — несколько раз повторил, — Уча… Уча… Уча…

Адам открыл было рот, но старик опять прервал его:

— Вот потому я и пришел сюда!

— Да-а, — сказал Адам, как будто ему сразу все стало понятным. На самом деле он решительно ничего не понимал.

— Может быть, это со мной происходит по старости, — продолжал Спиридон, — ведь война давно кончилась.

— Да, давно кончилась, — Адам начинал кос о чем догадываться, — давно…

— Нет, — вдруг очень твердо произнес старик, — война так скоро не кончается!

— Двадцать лет, — сказал Адам, — она кончилась двадцать лет тому назад…

— Нет, война не кончается так быстро! Вот поэтому я и пришел сюда… Не удивляйтесь… Потом я должен пойти на станцию, приезжает невеста моего сына… Который час?

— Половина четвертого.

— Ровно в пять я должен быть на станции… она всегда приезжает…

Он как будто вспомнил, что так и не назвал причины своего визита, и едва слышно добавил:.

— Вы мне напоминаете сына.

— ?

— Он тоже был, как вы… Высокий… Решительный… И он, как вы… Господи, что это я говорю? Для чего все это…

— Говорите! — попросил Адам.

— В ту ночь, когда у вас болел зуб, помните?

— Помню.

— Когда вы уходили, я не хотел вас отпускать, сдержался, еле сдержался, чтобы не показаться вам сумасшедшим… Так темно было.

— Темно? — улыбнулся Адам. — Я ведь не маленький.

— Разумеется, но… Я всегда так боялся, когда мой сын куда-нибудь уходил… Странно, я смотрел и не верил, что он существует на самом деле… И вы такой же… «Не смейтесь! Это не старческий бред, ведь так и случилось — он исчез… — Он немного помолчал и потом повторил:

— Исчез!

Наступило молчание. Столько боли было заключено в этом слове, столько горечи и сожаления, что для другого слова просто не оставалось места.

Послышался громкий плач, беспомощный, сдавленный, так неумело обычно плачут мужчины.