Дворец Посейдона
Шрифт:
— Можно подумать, что ты ждал меня.
— Нет.
— Вот видишь.
— Что?
— Не ждал… А я, как дурочка…
— Почему же?
— Так. Садись.
Майя завернулась в одеяло и подвинулась к стене.
— Майя! — Резо присел на кровать.
— Не трогай меня! Я замерзла!
— Ладно, — согласился он. — Не трону.
— И потом ты небритый. Ведь знаешь, что я не люблю…
— Знаю.
— Хоть бы ты раньше любил меня так. Что теперь с тобой? Или просто тебе так больше нравится, потому, что я тебе не жена. Конечно, с любовницей интереснее, чем с женой. Зачем я приехала в Бакуриани! Знала бы, что ты здесь, ни за что б не приехала! Днем я делаю вид, что незнакома с тобой, даже не гляжу в твою сторону.
— Ты не знала, что я здесь?
— Знала и потому примчалась, ты это хочешь сказать?
— Гия не узнает меня, не помнит.
— Он был маленький… Завтра приезжает мама.
— Откуда она узнала?
— Я написала ей сама.
— Опять все сначала.
— Что?
— Как будто не знаешь. Лекции о морали.
— Ничего не сначала, мы же в официальном разводе. Просто ты недолюбливаешь мою мать и больше ничего!
— Недолюбливаю!
Резо встал, подошел к окну и разглядел за стеклом снежинки. Снова пошел снег.
— Я открою дверь, можно?
— Нет. Вот я и говорю, что ты не любишь ее.
— А почему я должен любить ее?
— Потому что она моя мать.
— Вы с ней одинаковые. Ты слыхала, как говорят, жеребенок в кобылу удался!
— Не слыхала.
Он оглянулся. Майя накинула шубу и нащупывала ногами туфли. Она, не глядя вниз, пыталась попасть в туфлю и смешно болтала ногой. Наконец она обулась и побежала к дверям. Резо настиг ее в дверях:
— Ты куда?
Майя крепко сжала губы, но подбородок ее вздрагивал. Видно было, что она с трудом сдерживает слезы. Она не отпускала дверную ручку, но постепенно пальцы ее ослабли, она прижалась к его груди и заплакала. Он обнял ее и повел обратно.
— Будет, будет, ну, что с тобой!
Он снял с нее шубу, усадил на кровать, опустился перед ней на колени и стал снимать туфли.
Майя плакала и, казалось, ничего не замечала. Во всяком случае, она целиком подчинилась ему.
— Погаси свет, — всхлипнула она, — погаси!
Потом они долго лежали в темноте молча и не знали, с чего начать разговор. Не хотелось нарушать молчание, которое сближало их больше всяких слов.
За окном было снежно, и весь мир был наполнен снегом.
— Гия спросил меня, — начала Майя тихо, — когда падает столько снега, что поднимается в небо на его место?
Резо засмеялся.
— Он на меня похож.
— Что со мной будет, если он вырастет такой же ненормальный, как и ты?
— Что ты ему ответила?
— Все, чего не видно под снегом, поднимается в небо.
— Так и сказала?
— Нет, я ему не сумела ответить.
— Вчера, когда вы обогнали меня на лестнице, он не узнал меня.
— Прошло три года…
— И все же это зависит от тебя…
— Что от меня зависит?
— Как воспитывать. Ты не хочешь, поэтому он не знает меня. Имя мое хотя бы ему известно?
— Да.
— А что ты говоришь, где я вообще?
— Он не спрашивает, А если спросит, я скажу, что ты поднялся на небо.
— И вместо себя прислал такой большой снег.
— О, тогда он скажет: какой у меня большой папа.
— Скажи ему, что его отец такой же, как снег. А хочешь, еще проще, что я — снег. Ходите по снегу, топчите — ему не больно. Дети любят снег. Скажи ему так, и он обрадуется.
— Ты пропащий человек, Резо, настоящий эгоист! А я все думала, мучилась и сию минуту поняла, кто ты такой есть на самом деле. Ты эгоист!
— Да, но…
— Лежи, лежи, не вставай.
— Но почему же я эгоист?
— Не могу объяснить, но это так.
— Благодарю!
— Не за что.
— Ты сама до этого дошла или тебе мама сказала?
— Мама вообще о тебе не говорит.
— Отдыхает!..
— Может
быть… Может, и отдыхает, а вот я…— В самом деле, ты-то почему не отдыхаешь? Разве так можно, еле-еле развелась со мной и опять не успокоишься никак. Ты — красивая, на тебе с удовольствием женится какой-нибудь солидный мужчина.
— Мама тоже так говорит.
— Ты должна ее слушаться. Ради чего ты столько страдаешь!
— Мама тоже так считает.
— Мама твоя — Аристотель. Разве может такая мудрая особа когда-нибудь ошибиться. Она должна все время читать лекции по современной морали. А такие растяпы, как я, должны сидеть, раскрыв рот, и слушать — авось разберутся в этой жизни.
— Ты прав! Тебе бы эти лекции не повредили. Ты напрасно думаешь, что знаешь все!
— А я вовсе и не думаю. С наслаждением прослушал бы, скажем, такую лекцию: эгоист и общественность. Каково? О, какое пламя изрыгали бы ее уста, какой разительный пример имела бы она в моем лице! Наверно, меня заранее бы сфотографировали, снимки выставили бы на стенде, и твоя мама тыкала бы в меня указкой: «Смотрите, товарищи, это типичный эгоист — анфас, а это — в профиль, эгоист курит сигарету, сидит на стадионе. Эгоист смотрит кино. Вот его несчастная семья. Поглядите на его сынишку, какой прелестный ребенок, какой умненький. Но он даже имени своего отца не знает и считает, что его папа — снег…»
— Я бы не отказалась присутствовать на такой лекции.
— А еще лучше — по телевизору выступить, и аудитория побольше, и фильм в конце покажут: несколько эпизодов из жизни эгоиста. Эпизод первый: эгоист женится на красивой девушке. Эпизод второй: эгоист три года живет в Батуми, работает на стройке, что-то чертит. Обратите внимание: живет он в полном одиночестве, сбылась его заветная мечта. Типичная комната эгоиста: кровать, стол, на столе сковородка и фотография жены и ребенка. Эпизод третий: эгоист готовит себе завтрак! Смотрите, смотрите, какую жадность выражает его лицо! С какой алчной улыбкой глядит он на сковородку, где жарятся два бедненьких яичка! Из этих яичек могли бы вылупиться цыплята. Цыплята выросли бы, превратились в кур, которых хватило бы на обед целому детскому саду! Кстати, а что появилось раньше — курица или яйцо? Эпизод четвертый: покинутые эгоистом жена с ребенком. Тут, должно быть, у лектора на глазах покажутся слезы. И все телезрители дружно заплачут. После этого эгоисту нужно спрятаться, исчезнуть, иначе его растопчут, побьют камнями — и будут правы…
— Я смотрю, ты говорить научился…
— Упражняюсь, когда остаюсь один…
— Плохой признак.
— Знаю. Вполне возможно, что по просьбе телезрителей отснимут вторую серию этого фильма: эгоист в сумасшедшем доме! Эгоист бродит по двору и время от времени выкрикивает: я снег. Нет, не снег, а абстракция, которую посылают в небо вместо снега! И там он болтается, в своей длинной серой рубахе и войлочных шлепанцах, небритый, дымит папиросой. Может, этот дым как раз и заполняет небесную пустоту, все это — табачный дым, не более. А он шагает по небу и бормочет: я очень люблю жену и сына, очень люблю… Врач ласково похлопывает его по плечу: этот больной — его надежда, тема его кандидатской диссертации. Он говорит ему: ты у меня молодец, если и дальше так будешь себя вести, я велю налить воды в бассейн!
— Замолчи!
— Что, не нравится?
Дверь она оставила открытой — Резо выглянул и увидел, как она бежит по темному коридору с туфлями в руке…
Монтер Сосо вылепил огромного снеговика. На голову ему водрузил ведро, под мышку сунул веник. На груди выложил угольками сердце, пронзенное стрелой. А сам стоял рядом и окликал всех прохожих: идите, смотрите, что я сделал!
День был солнечный. Снег отливал лиловым. Туристы катались на санях. Они столпились у дороги и терпеливо ждали очереди. В санях помещались только двое. Большая мохнатая лошадь неторопливо описывала по полю круг и возвращалась.