Дворец Посейдона

Непроизвольным жестом профессор пригладил бородку.

– Вам известно, кого имел в виду Ливанос? Что это за люди, с которыми он якобы установил контакты?

– О, да! Одним из них был Никола Тесла.

Гумбольдт в это мгновение поднес чашку с чаем к губам. При звуках произнесенного профессором имени он вздрогнул, поперхнулся и раскашлялся. Отдышавшись, он переспросил:

– Тот самый Тесла?

– Вы знаете его?

– Не лично, конечно, но многое о нем слышал. Да и кто же не слышал?

Шарлотта удивленно подняла брови.

– Кто такой этот Тесла? Я, например, понятия о нем не имею.

Гумбольдт с негодованием повернулся к девушке.

– Бедное дитя! Где же ты была в последние десять лет?

– В высшей женской школе в Берне, и ты это отлично знаешь.

– Ну да, разумеется, – несколько смягчился исследователь. – В таких местах едва ли научишься чему-нибудь стоящему. Никола Тесла – один из самых выдающихся ученых-физиков, инженеров и изобретателей нашего времени! – Он указал на лингафон. – Некоторые из его идей использованы в этом приборе. – Гумбольдт вновь обратился к Папастратосу: – Скажите, господин профессор, что же случилось потом?

– Ливанос в течение продолжительного времени был учеником и помощником Тесла. В этот период наши встречи стали редкими, а вскоре и наша переписка прервалась. До меня дошел слух, что через несколько лет он покинул лабораторию Тесла, чтобы поработать на верфи в Марселе. Однако он может быть и не вполне достоверным. То, что произошло потом, больше похоже на античную трагедию. В течение короткого времени – буквально в считанные недели – на верфи в Пирее погибли отец и брат Ливаноса. Причиной смерти обоих стало несоблюдение элементарных мер безопасности. Хозяева предприятия экономили на всем, не ставя ни в грош жизни рабочих.

– Это было связано с малым количеством заказов?

– Ну что вы! Спрос на новые суда был невероятным. Постоянно приходилось расширять старые верфи и строить новые, чтобы в срок выполнять заказы на новые быстроходные пароходы. Дело вовсе не в том… – Папастратос сокрушенно покачал головой. – Владельцы судостроительных компаний просто потеряли голову от фантастической прибыли и бесстыдно набивали карманы, жестоко эксплуатируя рабочих. Профсоюзов в Греции в то время еще не существовало. Работа на верфях превратилась в форменное рабство, а жертв этих новых рабовладельцев с каждым днем становилось все больше…

– Как бы там ни было, – продолжал профессор, – но в один прекрасный день Ливанос постучался в мою дверь. Я поразился: он отсутствовал четыре года, и за это время превратился из мальчишки-прожектера, пусть и гениально одаренного, в зрелого мужчину, полного энергии и невероятных идей. Вместе с тем смерть близких оказала на него сильнейшее влияние – уже тогда временами в нем чувствовалась некая одержимость. Фанатический огонек в его глазах свидетельствовал о том, что он всецело поглощен какой-то мыслью. И я не ошибся: Ливанос заручился финансовой поддержкой богатого предпринимателя и начал возводить в Пирее грандиозное сооружение.

– О, теперь я припоминаю, – заметил Гумбольдт, – кажется, я читал об этом в журнале «Попьюлар Сайенс». Он строил какую-то верфь, не так ли?

– Не какую-то, а совершенно конкретную верфь, – поправил профессор. – Верфь, с проектом которой носился еще в студенческие годы. Настоящее чудо техники. В нашем выставочном зале есть модель этого сооружения. Не хотите ли взглянуть?

Спустя несколько минут профессор и четверо странных посетителей входили в экспозиционный зал афинского Политехникума – прославленного технического университета. Оскару еще никогда не приходилось видеть модели кораблей, исполненные с такой невероятной точностью – вплоть до мельчайших деталей и даже заклепок. На борту многих моделей имелись даже экипажи – крохотные фигурки моряков, казавшиеся почти живыми.

– Вот, полюбуйтесь, – произнес Папастратос, останавливаясь перед застекленной витриной высотой в человеческий рост, в которой была представлена некая замысловатая конструкция, в целом напоминающая обыкновенную ванну, окруженную паутиной стапельных лесов. В верхней части модели располагалось нечто вроде командного пункта; за широкими стеклянными плоскостями этого как бы парящего в воздухе здания можно было рассмотреть фигурки начальника верфи и целого штаба его помощников. Но больше нигде не было видно ни мастеров, ни рабочих, ни подсобников. По обе стороны «ванны» были установлены несколько портальных кранов, способных перемещаться по рельсам и поднимать над водой полностью оснащенный корабль. Док верфи открывался таким образом, что в него могло войти судно почти любого размера. Однако Оскару бросилась в глаза одна вещь, назначения которой он совершенно не мог понять.

– А что это за гигантские резервуары, напоминающие поплавки? – поинтересовался он.

– В самую точку, мой юный друг. – Папастратос улыбнулся. – Это – понтоны, обеспечивающие всему сооружению плавучесть. Верфь Ливаноса предполагалось буксировать в открытом море на любые расстояния. Таким образом, вместо того, чтобы ремонтировать суда на суше, верфь просто доставляется к потерпевшему аварию кораблю. Создатель этого небывалого проекта назвал свое детище «Левиафаном».

– Действительно, впечатляет, – заявил Гумбольдт. – Так сказать, автоматизированная мастерская для восстановления кораблей. Но каким образом Ливанос намеревался управлять такой массой механизмов и автоматов?

– Неизвестно. Сам я никогда не видел ни центра управления, ни его чертежей. Ходили слухи, что Ливанос установил там невиданную машину, некое сложнейшее управляющее устройство, к которому не допускался ни один человек, кроме него самого. Он постоянно опасался, что его инженерные секреты могут быть украдены, а в последние годы это стало походить на манию преследования. Враги и шпионы чудились ему за каждым углом.

– И как же развивались события в дальнейшем?

– Строительство велось в обстановке глубокой секретности. «Левиафан» должен был быть закончен в три года, а для реализации такого масштабного проекта требовались миллионные средства. Ливанос трудился, как одержимый, контролируя каждый этап. Казалось, он никогда не спит. От своих сотрудников и рабочих он требовал полной отдачи, но постоянно заботился и о том, чтобы условия их труда были существенно лучше, чем где-либо. Примерно на полпути к завершению строительства наступил момент, когда уникальный проект был близок к краху – средства были практически исчерпаны. Но Ливанос нашел нового инвестора и смог продолжить работу без помех. В конце 1883 года, то есть более десяти лет назад, работа была близка к завершению. Верфь была практически готова к эксплуатации, на ней производились пробные работы – ремонтировалось поврежденное крупное грузовое судно «Одиссей». Погода портилась, надвигался шторм. Но еще до того, как задул ветер, в доке раздался сильнейший грохот. Вспыхнули ослепительные шары пламени, разорвавшие корпус судна пополам. В считанные секунды корабль затонул вместе со всем экипажем, а «Левиафан», потерявший при взрыве управление, ветер понес в открытое море. Его попытались отбуксировать в ближайший порт, но разразившийся шторм свел на нет все усилия по спасению великолепного инженерного сооружения. Буксирные тросы лопались, как гнилые нитки, и в конце концов «Левиафан» поглотила бушующая тьма… Уже на следующее утро начались поиски, но не было найдено ничего, кроме отдельных мелких обломков. Очевидно, верфь затонула где-то в районе больших глубин.

– Следовательно, причиной этой катастрофы было вовсе не морское чудовище?

– Конечно же, нет. Морских чудовищ, как вам хорошо известно, не существует в природе.

– А что случилось с Ливаносом?

– Вероятнее всего, он погиб при взрыве. – Профессор поправил пенсне. – Возможно, это не худший исход, потому что после того, что случилось с «Одиссеем» и «Левиафаном», разразилась бешеная травля в прессе. Имя моего друга смешали с грязью. Его называли сумасшедшим, готовым жертвовать жизнью людей ради своих несбыточных целей, одержимым ученым, принявшим гибель от собственного творения. Имя Ливаноса надолго стало символом мании величия и самонадеянности. Инвесторы, вложившие свои средства в строительство верфи, обанкротились, а сам проект стал всего лишь экспонатом музея, технической диковинкой. Модель, которую вы смогли увидеть здесь, – единственное, что осталось от поистине выдающегося человека.

10

Норвежец прятался за массивной колонной перед входом в технический университет.

Терпения ему было не занимать – он мог поджидать свою добычу часами, подобно пауку, раскинувшему липкие паутинные сети. Надвинув шляпу на лоб и скрестив руки на груди, он стоял совершенно неподвижно, а его узкое, как лезвие, лицо оставалось в глубокой тени. Жара не причиняла ему никаких неудобств. Он слишком давно жил в Греции, чтобы обращать внимание на погоду. Летом и зимой его одежда всегда была одной и той же: мягкие сапоги, кожаные бриджи и долгополый серый сюртук, карманы которого содержали целый арсенал. Его «коньком» было оружие с использованием всевозможных ядов. Не только в виде капсул и порошков, которые можно было легко растворить в бокале с вином или подсыпать в пищу, но и в виде крохотных стрел, настолько острых, что они пробивали даже самые толстые ткани и дубленую кожу. Выпущенные из духовой трубки или из пневматической винтовки с оптическим прицелом, они причиняли жертве не больше боли, чем укус насекомого. Затем было достаточно легкого прикосновения, чтобы стрелы сами собой выпали из раны, не оставив видимых следов поражения. Яд, содержавшийся в микроскопическом резервуаре внутри древка стрелы, к этому времени уже находился в теле жертвы.