Дворец ветров

Как только Шушила-Баи, ободренная ласковым обхождением молодого офицера, перестала робеть и стесняться, все расслабились и весьма приятно провели целый час, жуя халву, потягивая шербет и беседуя. Даже Анпора-Баи, по-прежнему прикрывавшая лицо, внесла скромную лепту в разговор. Разговорить младшую принцессу было непросто, но Аш при желании умел быть обаятельным. Он приложил все усилия к тому, чтобы нервная девочка почувствовала себя непринужденно, и в конце концов был вознагражден сначала застенчивой улыбкой, потом смехом, а в скором времени она уже смеялась и оживленно болтала, словно знала его всю жизнь и он действительно приходился ей старшим братом. Лишь тогда Аш счел возможным перевести свое внимание на ее сводную сестру, Анджули-Баи, – и был потрясен увиденным.

Когда он вошел, Анджули сидела немного позади сестры, в тени от свисающей с потолка лампы, и даже когда девушка встала, чтобы поприветствовать его и украсить гирляндой, он не смог толком рассмотреть ее: она держала голову опущенной, а покрывавший голову конец сари был так низко надвинут на лоб, что лицо оставалось почти неразличимым, затененное широкой полосой расшитой ткани. Позже, когда все сидели за столом, он был слишком занят попытками втянуть младшую принцессу в общий разговор, чтобы отвлекаться на старшую. Это могло подождать. И хотя Анджули до сих пор не проронила ни слова, в ее молчании не чувствовалось ни нервной робости, свойственной младшей сестре, ни безучастной незаинтересованности. Она сидела спокойно, наблюдая и слушая, время от времени одобрительно кивая или с улыбкой покачивая головой в знак несогласия, и Аш вспомнил, что Каири-Баи всегда умела слушать.

Посмотрев на нее наконец со всем вниманием, Аш в первый момент решил, что ошибся. Нет, это не Каири-Баи. Не может быть, чтобы та тощая, невзрачная, оборванная, вечно полуголодная девочка, которая, как он однажды посетовал, постоянно бегала за ним, точно бездомный котенок, – не может быть, чтобы она превратилась в такую женщину! Махду перепутал: это дочь не второй жены старого раджи, а какой-то другой…

Однако, поскольку теперь она держала голову прямо, свободный конец сари немного сполз назад, и признаки смешанной крови стали отчетливо видны. Они проявлялись в цвете кожи и строении фигуры, в плавных линиях роскошного тела, в ширине плеч и бедер, в чертах маленького лица с квадратным подбородком, высокими скулами и широким лбом, с широко расставленными глазами цвета торфяной воды, чуть вздернутым коротким носом и прелестными полными губами, слишком крупными, чтобы соответствовать принятому образцу красоты, который столь восхитительно воплощала собой младшая сестра.

В противоположность Анджули Шушила-Баи была маленькой и изящной, как танагрская статуэтка или миниатюра с изображением какой-нибудь легендарной индийской красавицы: у нее была золотистая кожа и черные глаза, безупречный овал лица и крохотный рот, похожий на лепесток розы. Благодаря утонченному совершенству своей наружности она казалась вылепленной совсем из другой глины, чем ее сводная сестра, которая сидела рядом с ней и немного позади и которая оказалась не такой высокой, как поначалу представилось Ашу, – на полголовы ниже его. Но вообще-то он был высоким мужчиной, а рост Шушилы в шелковых туфельках без каблуков составлял не более четырех футов десяти дюймов.

Чертам и фигуре старшей девушки недоставало изысканной восточной утонченности и хрупкости, но это еще не доказывало, что она дочь фаранги-рани…

Взгляд Аша упал на обнаженную руку цвета слоновой кости, и там, прямо над золотыми браслетами, он увидел маленький шрам в форме полумесяца – отметину, оставленную зубами обезьяны много-много лет назад… Да, сомнений нет, это Джули. Джули повзрослевшая – и превратившаяся в настоящую красавицу.

Давным-давно, в первый год учебы в школе, Аш однажды наткнулся в одной из пьес Марлоу на строки, пленившие его воображение и навсегда запечатлевшиеся в памяти, – слова Фауста при виде Елены Троянской: «О, ты прекраснее ночного неба, одетого в убранство тысяч звезд!» Тогда Ашу показалось (и казалось поныне), что лучшего описания женской красоты быть не может, и позже он применил это высказывание к Лили Бриггс, которая захихикала и сказала, что он «не дурак», а еще позже – к Белинде, которая отреагировала примерно так же, хотя выразилась несколько иначе. Однако ни одна из них не имела ни малейшего сходства со сводной сестрой махараджи Каридкота, специально для которой, подумал ошеломленный Аш, и могли быть написаны эти строки.

При виде Джули у Аша возникло ощущение, будто он впервые в жизни видит подлинную красоту, а прежде вообще не понимал, что это такое. Лили была привлекательной на простонародный манер, а Белинда, безусловно, очень хорошенькой, гораздо симпатичнее любой из предыдущих его возлюбленных. Но с другой стороны, его представления о женской красоте сложились в пору детства в Индии и позже непроизвольно подверглись влиянию моды: в викторианской Англии, как можно судить по бесчисленным портретам, почтовым открыткам и иллюстрированным книгам того времени, по-прежнему восхищались большими глазами и маленьким, подобным розовому бутону ртом на безупречно овальном лице, не говоря уже о покатых плечах и талии объемом в девятнадцать дюймов. Эпоха статных богинь Дюморье, которые ввели моду на совершенной другой тип красоты, еще не наступила, и Ашу никогда не приходило в голову, что фигура или лицо, столь решительно не отвечающие викторианскому – и индийскому – идеалу, могут не только очаровать неизмеримо сильнее, но еще и поразить воображение до такой степени, что миловидность, прежде вызывавшая восхищение, покажется пресноватой и маловыразительной. И хотя Аш по-прежнему отдавал предпочтение хрупким и изящно сложенным женщинам вроде Шушилы, наружность Анджули, заставлявшая вспомнить о ее русской прабабке, стала для него настоящим откровением, и он не мог оторвать от нее глаз.

Смущенная его вниманием, она немного отвернулась и снова натянула пониже на лоб конец сари, так что на лицо опять легла тень, а Аш осознал, что таращится на нее самым непристойным образом и что Джхоти секунду назад задал ему вопрос, а он даже не услышал. Он быстро повернулся к мальчику и следующие десять минут был занят разговором о соколиной охоте. И только когда Джхоти и Шушила принялись упрашивать своего дядю отпустить их на соколиную охоту на другой берег реки, он получил возможность снова повернуться к Анджули.

Две пожилые служанки уже начинали зевать и клевать носом, поскольку час был поздний. Аш понимал, что ему пора откланяться, но хотел кое-что сделать перед уходом. Он засунул руку в карман, а через несколько мгновений наклонился вперед и сделал вид, будто подбирает что-то с ковра.

– Ваше высочество что-то обронили, – сказал Аш, протягивая Анджули якобы поднятый с пола предмет. – Это ведь ваше?

Он ожидал увидеть у нее на лице удивление или недоумение – скорее последнее, ибо по прошествии стольких лет она вряд ли помнила свой детский талисман или мальчика, которому его подарила. Но Анджули просто повернула голову, когда он обратился к ней, и, увидев у него ладони кусочек перламутра, взяла его с улыбкой и негромко поблагодарила:

– Шуки-гузари, сахиб. Да, это мое. Не знаю, как я могла…

Она задохнулась и осеклась на полуслове, поднеся руку к груди, и Аш тотчас понял, что ошибался. Джули не только помнила, но и по-прежнему носила свою половинку талисмана там, где всегда, – на шелковом шнурке на шее. И вот сейчас обнаружила, что она на месте.

Внезапно на Аша нахлынули смешанные чувства, которые он не хотел анализировать, и он поспешно повернулся к Шушиле-Баи, извинился, что засиделся так долго, и попросил позволения удалиться. Да-да, согласился Кака-джи, живо поднимаясь на ноги, им всем пора ложиться спать, час уже поздний, и, хотя молодые люди могут обходиться без сна, сам он не может.

– Мы замечательно провели вечер. Надо будет еще как-нибудь собраться, и не раз.

Анджули не промолвила ни слова. И не пошевелилась. Она сидела совершенно неподвижно, сжимая в кулаке недостающую половинку своего талисмана и глядя на Аша широко раскрытыми глазами. Но он уже пожалел о своем порыве, поддавшись которому отдал девушке кусочек перламутра, и старался не встречаться с ней взглядом, когда прощался, а шагая в темноте обратно к своей палатке, злился на себя и жалел, что не выбросил безделицу – или, по крайней мере, не оставил мирно лежать в шкатулке. Им владело тревожное ощущение, будто своим необдуманным поступком он положил начало неким событиям, исхода которых не в силах предвидеть, – так человек небрежно бросает камешек на нависающий пласт снега и тем самым вызывает лавину, способную накрыть какую-нибудь деревушку в долине внизу.

А вдруг Джули расскажет кому-нибудь о странном возвращении недостающей половинки талисмана? Он не знал, сколько человек пользуется ее доверием в настоящее время или насколько она изменилась за минувшие годы. И он понятия не имел, чьи интересы она блюдет сейчас, ибо несчастная маленькая Каири-Баи гулкотских дней, похоже, не имела ничего общего с украшенной драгоценностями принцессой Каридкота, которая с такой помпой, в столь роскошном окружении ехала на свое бракосочетание, и было очевидным, что ее обстоятельства чудесным образом изменились и теперь у нее в порядке. Сам же он нисколько не хотел, чтобы его так или иначе отождествляли с мальчиком, некогда служившим у ее брата. Пусть Джану-Баи умерла, но Биджу Рам жив-живехонек и, скорее всего, по-прежнему очень опасен. Уж он-то наверняка не забыл Ашока, и, если до него дойдет история о возвращении талисмана Джули, он может испугаться и решит расправиться с сахибом, как много лет назад они с Джану-Баи замышляли расправиться с Ашоком. Причем все по той же причине – из страха, что он может что-то знать или о чем-то догадываться. И сейчас, когда Лалджи мертв, может вызвать призраки прошлого…