Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века
Шрифт:
Сергей Михайлович Соловьев приводит другой пример столкновения провинциального начальства с приезжим офицером. Дело происходило по соседству с Тульской провинцией, в Севской провинции Белгородской губернии, в 1749 году. Генерал-майор Караулов, прибывший в Севск для приема рекрутов, послал гонца в провинциальную канцелярию с требованием, чтобы чиновник явился к нему. Бывший в присутствии товарищ воеводы Михаила Борноволоков отвечал, что «занят важными делами и потому благоволил бы генерал требовать по указному порядку от провинциальной канцелярии письменно или хотя и словесно, по чему надлежащее исполнение последовать непременно имеет». В ответ генерал «прислал за ним двоих унтер-офицеров с угрозою, что если не пойдет, то пришлет команду вытащить его под караулом. Борноволоков пошел и был встречен ругательствами, с него сняли шпагу и повели рынками и по улицам в торговый день, в пятницу, в батальонную канцелярию»{477}. Мы знаем из «сказки» Борноволокова, что это был относительно молодой еще человек 34 лет, лишь в том же 1749 году занявший должность воеводского товарища. Начав службу в конной гвардии, он через семь лет «за слабостию здоровьем» был отослан «к штатским делам прапорщиком», получив в 1742 году назначение городовым воеводою в Архангелогородскую губернию, а затем в Севск воеводским товарищем. Служил Борноволоков без жалованья — правительство, очевидно, считало, что ему достаточно для прокормления 320 крепостных, которыми он владел в разных уездах. Низкий ранг прапорщика не позволил Борноволокову ослушаться заезжего генерал-майора, хотя он и пытался соблюсти
Среди 11 офицеров при подушном сборе при тульских канцеляриях в 1755 году было три майора, два поручика, два подпоручика и четыре прапорщика. Все они имели внушительный военный опыт и солидный возраст (40–50 лет, кроме двоих еще старше), получили отставку и были определены к подушному сбору в гражданские канцелярии. Закон 1736 года, вводивший должность офицеров при подушном сборе, определил собирать со всех плательщиков податей по две копейки с рубля, чтобы эти деньги шли на жалованье «будущим при том сборе» офицерам, солдатам и подьячим, «також и на расходы будет довольно». Желая избежать злоупотреблений при сборе податей, законодатель повелел офицеров и других сборщиков приводить к присяге с подпиской, чтобы они «не отягощали население поборами» под страхом смертной казни и лишения всех имений {479} . Офицеры при подушном сборе в канцеляриях Тульской провинции получали жалованье, но не в соответствии с их должностью, а в зависимости от их военного ранга. Премьер- и секунд-майоры получали по 68 и 66 рублей в год соответственно, поручики — по 37 или 35 рублей, прапорщики — по 35 рублей 3 копейки с четвертью в год {480} . Лишь один офицер, служивший в Каширской канцелярии, жалованья не получал [98] .
98
Отсутствует также «сказка» еще одного офицера при подушном сборе в Крапивне.
Казенное обеспечение ставило офицеров при подушном сборе в совершенно особое положение среди чиновников местных канцелярий. Из 27 человек только 10 находились на окладе — 9 офицеров при подушном сборе и 1 коллежский асессор. Этот чиновник, Ларион Васильевич Клишов, отставленный из драгунских капитанов к штатской службе, был послан в 1755 году в Тульскую канцелярию с особым поручением — «для смотрения и розведования корчемств и неуказной продажи вина». Жалованье, которое он получал от канцелярии, значительно превосходило майорское и составляло 98 рублей 94 копейки. Хотя по установленным в 1727 году правилам провинциальному воеводе полагался оклад 300 рублей, уездному воеводе 150 рублей, а офицеру при подушном сборе от 60 до 120 рублей в год{481}, на практике, как мы видели, это не соблюдалось совершенно. Ни тульский провинциальный воевода, ни тульские уездные воеводы, ни воеводский товарищ жалованья не получали.
Безусловно, установив казенное обеспечение офицерам при подушном сборе и чиновнику, следившему за соблюдением государственной монополии на продажу вина, правительство стремилось опереться на заинтересованность и бескорыстие фискальных чиновников в выполнении их прямого назначения — обеспечения бесперебойного сбора денег для государственных нужд. Однако на практике и это «благое намерение» не выполнялось: как уже говорилось, не все сборщики налогов в тульских канцеляриях получали жалованье; то же происходило и в других провинциях. Так, хотя трем майорам при подушном сборе в Белгородской губернской канцелярии по штату полагалось майорское жалованье (по 68 рублей в год), ни один из них к 1755 году так и не получил ничего с самого момента определения на должность (один за 2 года и двое за 8 лет){482}. Не получал жалованья определенный к полицейской должности в Туле князь Гундаров; титулярный советник при магазине для провианта также служил без жалованья, а провинциальный секретарь из дворян Василий Рознотовский с горечью писал в своей «сказке», что, находясь в гражданской службе 26 лет, «жалованья не получает, а пропитание имеет от дел, а больше от дому отца его» (у которого было 30 душ крестьян). Это, вероятно, было довольно унизительно для мужчины 40 лет, имевшего пятерых сыновей{483}. Неравномерное обеспечение чиновников канцелярий жалованьем могло становиться источником серьезного напряжения в отправлении ими ежедневных обязанностей.
Жалованье чиновникам на гражданской службе было введено при Петре I, в 1715 году, когда вместо раздачи поместных окладов и дворцовых земель, число которых к XVIII веку значительно сократилось, были установлены единые годовые оклады для всех должностей местного управления{484}, просуществовавшие, однако, очень недолго. В 1724 году Петр ввел дифференцированное определение жалованья гражданских чиновников, которое могло составлять половину или даже четверть от оклада армейских офицеров соответствующего ранга, в зависимости от места службы, предыдущего ранга на военной службе и прочих обстоятельств. Но даже и в таком виде система государственной оплаты труда чиновников оказалась нежизнеспособной. В 1726–1727 годах, в связи с тяжелым финансовым кризисом, вызванным последствиями недавно закончившейся Северной войны (1700–1721) и продолжавшейся еще войной с Персией (1722–1727), правительство сократило число чиновников, получавших жалованье, уменьшило размеры их окладов и вообще лишило какого-либо жалованья канцелярских служителей без чина. Александр Данилович Меншиков, вводивший новшество, мотивировал его скудостью казны, истощенной войной, и оправдывал тем, что эта мера стимулирует старательность чиновников: «А в городах канцелярским служителям, по мнению моему, — писал он, — жалованья давать не надлежит, а позволять брать акциденции от дел против прежнего, чем без нужды довольствоваться могут, а дела могут справнее и без продолжения решиться, понеже всякой за акциденцию будет неленностно трудиться»{485}. Таким образом была восстановлена практика «кормления от дел», характерная для службы XVII века, и содержание местной администрации перекладывалось на население. Узаконенное взяточничество просуществовало до 1764 года, когда были введены новые штаты и система единого жалованья для всех чиновников.
Назначение или неназначение оклада чиновнику на гражданской службе в 1750-х годах никак не зависело от его материального положения. Троицкий, анализируя данные о жалованье чиновников центрального аппарата, замечает, что «по достижении человеком асессорского чина [VIII] и должностей более высоких рангов часто происходило уменьшение денежного оклада, так как правительство в соответствии с практикой XVII века считало, что высшие должности в государственном аппарате должны замещаться крупными помещиками, которые при недостатке средств в казне могут безбедно жить на доходы от своих вотчин» {486} . Возможно, данная логика распространялась и на категорию провинциальных и уездных воевод, чьи должности соответствовали указанному ограничению по рангу и по значимости их властных полномочий. Однако мы видим крупнейших помещиков на значительных окладах на уровне губернской администрации [99] и помещиков средней руки на провинциальном уровне совсем без жалованья.
Все тульские воеводы принадлежали к категории средних помещиков, имея от 73 до 300 душ мужского пола. Их положение было гораздо лучше, чем у многих воевод других провинций, среди которых 10 процентов совсем не имели крестьян, а 37 процентов — от 1 до 50 крепостных {487} . В такой ситуации «кормление от дел» и взяточничество были единственным способом существования многих воевод и других чиновников местных канцелярий, что не могло не накладывать отпечатка на осуществление ими своих полномочий и характер их отношений с населением.99
Московский губернатор кн. С.А. Голицын, непосредственный начальник тульского провинциального воеводы, владел 6246 душами мужского пола и получал оклад в 809 руб. 50 коп.; его товарищ И.А. Никифоров при 363 душах мужского пола получал 116 руб. 70 коп.; белгородский губернатор П.М. Салтыков имел 3500 душ и 809 руб. 40 коп. жалованья; оренбургский губернатор И.И. Неплюев владел 1000 душ и получал 4188 руб. (см.: Троицкий С.М. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в. С. 258–260).
Несоответствие рангов тульских воевод их должностям, наличие при них помощников, обладавших более высоким или более престижным военным рангом и получавших к тому же казенное обеспечение, вели к некоторой неопределенности в отношениях начальника с подчиненными по иерархической лестнице. Это, наряду с другими обстоятельствами, заставляет предположить серьезные проблемы в отправлении воеводой «единоличной» и «неограниченной» власти в управляемом регионе. Подтверждение нашего предположения можно увидеть в ситуации, сложившейся в канцелярии соседней провинции, Севской, где в 1754 году случилось кровопролитное столкновение между крестьянами местных помещиков Е.И. Сафонова и братьев Львовых, по которому Сенат организовал в Севске следственную комиссию{488}. Обстоятельства следствия, не имеющие сами по себе отношения к нашей теме, продемонстрировали, однако, рамки власти провинциального воеводы.
Севский воевода Александр Федорович Салманов (родился около 1705 года) к моменту расследования был опытным администратором и «вершителем правосудия» в провинции, занимая свою должность почти десять лет. Его карьера была вполне типичной для провинциального управителя: начав службу в молодости солдатом, Салманов за 25 лет дослужился до премьер-майора, участвовал в Турецкой кампании, затем был «у сыску воров и разбойников, беглых солдат, матросов и рекрут», а в 1745 году «за болезнями» был отставлен от воинской службы, пожалован в надворные советники «к статским делам» и назначен в Севск провинциальным воеводой. Жалованья ему, однако, не положили, считая, видно, что он сможет прожить со своих деревень в Пензенском и Тамбовском уездах (в которых у него было сто душ){489}. Когда для расследования столкновения крестьян, произошедшего в подначальной Салманову провинции, в Севск по указу Сената прибыл из Москвы коллежский асессор Иван Тугаринов, следственную комиссию учредили при провинциальной канцелярии и Салманов стал ее членом.
Разбирательство велось в течение шести лет, но все эти годы следствие было занято допросами исключительно помещиков Львовых и их крестьян, совершенно не интересуясь выяснением обстоятельств участия в конфликте другой стороны. В самой следственной комиссии по этому поводу возникло разногласие: воеводский товарищ Павлов, третий член комиссии, стал подавать в Сенат рапорты, заметно отличавшиеся от рапортов Салманова и Тугаринова. В них Павлов высказывал сомнения в справедливости расследования, отмечал влияние воеводы на Тугаринова («склонение на свою сторону») и даже выражал «подозрение на воеводу» из-за его близких отношений с Сафоновым, истцом по разбираемому делу. Другой сенатский чиновник, посланный из Петербурга в Севск, донес, не особенно вдаваясь в подробности, о неоправданности подозрений Павлова, и последний был отстранен от должности. Комиссия продолжала работать до своего закрытия в 1762 году по указу Сената, получившего челобитную от Львовых с просьбой приостановить дело, так как они «помирились» с Сафоновым и согласились выплатить ему все убытки.
«Своеобразие» расследования исключительно в пользу Сафонова объясняется обстоятельствами работы севской комиссии, о которых доносил уволенный воеводский товарищ Павлов. Истец Сафонов большую часть времени был самым непосредственным участником следствия, так как находился в Севске «у набора рекрут и по той своей комиссии присутствует с ним Салмановым в той провинциальной канцелярии» {490} . Имея ранг лейб-гвардии капитана, а затем гвардии секунд-майора, он существенно превосходил воеводу по воинскому званию. Более того, Сафонов принадлежал к одному из влиятельнейших и богатейших семейств России, лично владея, согласно III ревизии, 1202 душами мужского пола. Все его имения располагались в Севской провинции {491} . Мог ли воевода Салманов, служивший без жалованья, с его сотней душ в отдаленных провинциях, прожить без «акциденций» и противостоять богатейшему в округе помещику-самодуру, терроризировавшему соседних землевладельцев на протяжении десятилетий? [100] Собственное существование провинциального воеводы безусловно зависело от благорасположения местной элиты, и «полнота» его властных полномочий была этим сильно ограничена. Сменивший Салманова в 1758 году на посту провинциального воеводы Николай Ржевский попытался повернуть следствие в пользу Львовых, но совершенно не преуспел в этом. Разбирательство конфликта между Сафоновым и Львовыми со всей очевидностью демонстрирует, что местная власть в Севске была полностью подчинена воле частного лица — богатого и жестокого помещика, которому даже не пришлось прибегать к влиятельным связям в Петербурге, чтобы повернуть дело в свою пользу. Сенатские чиновники, посланные проводить следствие, подпали под влияние той же силы. Данный пример показывает, что утверждение о безграничной власти воевод на местах является серьезным упрощением.
100
Тяжбы Сафонова с соседями-помещиками по поводу его «насильного завладения» их землями разбирались неоднократно уездными воеводскими канцеляриями и даже Сенатом, см.: РГАДА. Ф. 304. Оп. 1. Д. 592. Л. 39–40; Ф. 497. Оп. 1. Д. 544, 616 и др.
Однако недооценивать возможности местной администрации в использовании служебного положения в своих интересах тоже не стоит. Общеизвестно, что приобретение или расширение собственности, прежде всего земли и крестьян, рассматривалось человеком XVIII века как естественное следствие его служебных усилий. Вводя ограничения на сроки службы воевод на одном месте (от 2–3 лет до 5) и практикуя назначение на воеводские вакансии дворян-помещиков зачастую чрезвычайно удаленных губерний, правительство преследовало цель воспрепятствовать «врастанию» воеводы в управляемый регион. С этой же целью, в попытках ограничить беззаконие и полновластие воевод, правительство издавало указы, запрещавшие воеводам приобретать имения в управляемых ими провинциях или уездах{492}. Среди тульских воевод 1755 года мы, однако, находим одного воеводу (Лопухин в Кашире), официально в своей «сказке» показавшего наличие у него имения в подвластном ему уезде. Хотя большинство воевод являлись собственниками имений в других губерниях, 5 из 10 тульских воевод были одновременно и «местными» помещиками, то есть владели имениями в соседних уездах той же Тульской провинции. На такое владение законы о запрещении не распространялись, что давало воеводам многочисленные выгоды по службе — частые отъезды в свои вотчины, больший контроль за происходившим в родных краях и тому подобное. Вероятное знакомство воевод между собой, а также с чиновниками других канцелярий могло давать дополнительные возможности, о наличии которых мы можем судить опять-таки на примере севского воеводы Салманова.