Двойное испытание

– Дарить женщине цветы – вряд ли стоит признавать это верхом нелепости и безрассудства.

– Значит, вы ею обладаете, этой женщиной?.. Примите мои поздравления, поистине премиленькая парочка... Надеюсь, вы мне откроетесь... вы должны... разве вы не знаете, как я пекусь о вашем благе? Кто бы подумал каких-нибудь полгода назад, что вы заинтересуетесь этой малюткой... с ее кукольной внешностью... глазки красивые, вполне, но невыразительные... с ее целомудренным видом... будь я мужчиной, это раздражало бы меня до безумия... и с ее развитием – будто только что из монастыря. Дамочка эта прочла несколько романов и теперь воображает, что у нее философский склад ума, и она угонится за такими, как мы. Ах! Как занятно... не мешайте мне, умоляю, дайте насмеяться всласть... Но отчего вы мне не рассказываете, скольких трудов это вам стоило... Бьюсь об заклад, хватило одних суток... Ах, Селькур! Отменная история! Ужасно хочется позабавить ею весь Париж, полагаю, в свете с восхищением отнесутся и к вашему выбору, и к вашему пристрастию устраивать праздники... Кстати, если серьезно, говорят, выглядело это весьма утонченно... Словом, вы делаете милость, обращая свои взоры на меня, как на преемницу славной сей героини?.. Крайне польщена...

– Прекрасная графиня, – говорит Селькур, сохраняя хладнокровие, – когда поток иронических ваших замечаний иссякнет, поговорим дельно... если это возможно.

– Что ж, говорите, говорите, я вас слушаю, доказывайте, что невиновны, если смеете.

– Доказывать мою невиновность?.. Для этого нужно обвинить меня в дурном отношении к вам, а это невозможно, вы ведь знаете, какие чувства я к вам питаю.

– Мне не известно ни о каком вашем чувстве ко мне, и я не испытала ни одного из его проявлений, будь оно истинно, вы, конечно, не устраивали бы праздник в честь Дольсе.

– Ах, сударыня, оставьте; какой-то бал и несколько цветочков для Дольсе – сущая безделица, не более того, настоящий праздник я устрою лишь в честь графини де Нельмур... дамы великосветской, которую я приметно отличаю от других.

– Вознамерившись устроить два праздника, могли бы, по крайней мере, начать с меня!

– Но помилуйте, загляните в календарь: святая Ирина на три недели опережает святую Генриетту – по моей ли то вине? Стоит ли придавать серьезное значение этой перестановке, если в сердце моем царит одна Генриетта, там ее не опередит никто?

– Об этом вы уже говорили и не раз, но как заставить меня вам поверить?

– Отважится наговорить самых колких дерзостей, как вы сегодня, только тот, кому недостает гордости и уверенности в себе,

– О, поосторожнее! Непоследовательно себя веду не я, а вы; самолюбие мое не ущемлено ни на йоту; я не ставлю себя ниже вашей богини и, сочтя возможным подтрунить над вами обоими, отнюдь не допускаю собственной приниженности.

– Оцените хотя бы раз по справедливости, кто чего стоит, и от этого все мы только выиграем.

– Будь я столь безрассудна, что пожелала бы заявить свое право на вашу привязанность... потребовалось бы нечто вроде залога одержанной мною победы, неудачу я переживала бы болезненно... Поклянитесь мне, что эта вялая апатичная кукла никогда не внушала вам никаких чувств.

– От того ли, кто всецело в вашей власти, требовать такую клятву? Не прощу вам самой мысли об этом... Задет за живое настолько, что готов прекратить дальнейшие наши встречи.

– Ах, я так и знала, этот лукавец принудит меня просить у него извинения.

– Не тратьте слова понапрасну, многое из того, что происходит вокруг нас, кажется неправдоподобным.

– Наша с вами история точно из невероятных.

– Раз вы это чувствуете, откуда такая смятенность?

– Мне хочется избавиться от всего, что способно отнять вас у меня.

– Кто и что в силах оттолкнуть меня от вас?

– Не знаю, разве вас, мужчин, поймешь?

– Не судите обо мне общей мерою.

– Мне совершенно ясно: вы бы предпочли получить от меня прощение.

– У вас нет другого выхода... Ну же, довольно ребячиться, поедемте ко мне в имение на два дня, там я сумею убедить вас куда вернее, чем в Париже, задумывал ли я устраивать праздник для иной женщины, кроме моей дорогой графини...

И ловкий ухажер хватает свою испытуемую за руку и кладет ее себе на грудь.

– Жестокая, – говорит он восторженно, – здесь, в моем сердце, образ ваш запечатлен навеки, должно ли вам помышлять о том, что найдется соперница, способная пошатнуть ваше господство?

– Довольно об этом... ну что, дать вам согласие на два дня...

– Очень на него рассчитываю.

– Сказать по правде, это чистое безумие.

– Вы его совершите.

– Придется. Трудно противиться вашему напору, вы всегда возьмете верх.

– Всегда ли?

– О, не надо обобщать, существуют некие границы, которые я не перейду никогда... стоит мне усмотреть в вашем предложении хоть малейшее посягательство на мое благоразумие – откажусь со всей определенностью.

– Нет, нет, к строгости ваших правил мы отнесемся почтительно... Зачем мне добиваться, чтобы вы потеряли рассудок, если мои виды на ваш счет никак не сочетаются с обольщением? Обманывают женщину, которой пренебрегают, от нее ждут минутных удовольствий и, вкусив их, не намерены уделять ей внимание впредь. Как разительно непохоже обхождение с той, от кого ожидают счастья жизни своей!

– Приятно видеть, вы не лишены мудрости... Коль вы так настаиваете, я к вам поеду... но никакой показной роскоши – пусть хотя бы по этому признаку будет явлено различие между мною и соперницей моей; хочу, чтобы говорили, что с той дамочкой вы действовали парадно, с помпой, как с женщиной, к которой относятся церемонно, а со мной держались как с самой искренней и сердечной своей подругой.

– Поверьте, – говорит Селькур на прощание, – руководством к действию для меня станут одни ваши желания... устраивая праздник, на котором вы любезно позволяете вас чествовать, я немного тружусь и для себя, и несложно представить, что и сам я не успокоюсь, пока не пробужу в этих прелестных глазах выражение счастливой уверенности в своем всевластии, свойственное предмету любви и поклонения.

Селькур занялся подготовкой к празднику; за это время он два или три раза увиделся с графиней, чтобы не расхолаживать ее, пока она настроена решительно; так же не преминул он нанести два тайных визита к Дольсе, продолжая уверять ее в пылкости своих чувств; сейчас ему было яснее, чем прежде, сколь ранима эта чувствительная женщина, и сколь болезненно восприняла бы она известие о том, что ее вводят в заблуждение. Он проявил особенную тщательность, скрывая от нее все, что касалось праздника в честь Нельмур, а в остальном – всецело положился на волю судьбы и обстоятельств. Когда мы намерены принять решение, и побуждают нас мотивы силы непреодолимой, нужно, прежде всего, постараться их не разглашать, после чего без боязни поддаться неизбежным последствиям замысла своего – чрезмерные предосторожности могут расстроить его исполнение, и тем самым помешать нам добиться цели.

Утром двадцатого июля, в канун своих именин, очаровательная госпожа де Нельмур отправляется во дворец; к полудню она прибывает к въезду на проспекты; карету встречают два посланника и просят графиню задержаться на миг.

– Сегодня, сударыня, вас не ждали во владениях короля Оромазиса, – начинает один из них. – Спасаясь от пожирающей его страсти, он укрылся здесь, в глуши, дабы свободно предаться своим страданиям; ему так хотелось безлюдья, что он повелел разворотить все подступы, ведущие в его королевство.