Двойное кольцо

А в колледже Фаррануихх вдруг спросил, не знаю ли я случайно, кто такая эта знаменитая Лорелея. Я, ничего не подозревая, рассказала о рейнской русалке и процитировала посвященное ей немецкое стихотворение, заверив, что на Земле это текст до сих пор хорошо известен, хотя он звучит старомодно и несколько выспренно: «Ich weiss nicht, was soll es bedeuten»… – или, как говорится в русском переводе, – «Не знаю, что сталось со мною, душа моя грустью полна»…

Про Иссоа у меня хватило ума промолчать. И когда я услышала ее голос под аккомпанемент скрипки Карла и стеклянного органчика (разумеется, всё содержимое пропустили через новейшую звукотехнику, так что казалось, будто ей аккомпанирует целый оркестр, а поет она иногда дуэтом и хором) – я сразу сообразила, что раскрывать эту тайну нельзя. По крайней мере сейчас.

Я быстро связалась с Карлом и объяснила ему ситуацию.

Никогда за пределами дома магистра Джеджидда не называть его сестру Лорелеей. И никогда не хвастаться тем, что он близко с нею знаком и учил ее петь по-немецки и играть на скрипке. Потому что принцессе нельзя выступать публично и получать гонораров за свои альбомы и диски (мы по привычке зовем музыкальные записи альбомами или дисками, хотя они зачастую совсем не выходят на материальных носителях).

Карл признался, что весь авантюрный проект «Лорелея» – их общий секрет с магистром Джеджиддом. Это Ульвен поощрял сестру и позволил ей пренебречь обычаями, он сам делал записи, сам, хотя не без помощи Карла, аранжировал и микшировал их в нашем колледже, в студии фонологии, сам составил альбом и сам запустил в эфир, оговорив условие: пусть «Песни Теллус» выйдут в свет, когда он окажется на Виссеване. Находясь в Тиастелле, Ульвен не мог нарушить запрет своей матери и открыто попрать традиции. Однако, видя, что барон Максимилиан Александр и Карл не стесняются музицировать, принц решил, что может позволить Иссоа осуществить ее мечту – стать певицей, но только примерно так же, как он сам стал космолингвистом – инкогнито, под псевдонимом. Про Лорелею в этой части Вселенной не знают. Это имя звучит таинственно и привлекательно. В своей школе Иссоа пела лишь в хоре, разучивая простые общедоступные песенки. За стенами дома никто, кроме родных и ближайших друзей, не слышал ее настоящего голоса и не имел понятия о ее редкостном даровании. Теперь не имело значения, что со временем тайна Иссоа раскроется. Но лучше бы не сейчас, когда это может вызвать скандал. После первого диска, названного «Песни Теллус», намечается выпуск второго, «Песни Океанид». Когда он выйдет, любому здесь станет ясно, что певица – знатная уйлоанка, потому что «Уйлоаа алуэссиэй инниа» – текст, доступный в оригинале лишь посвященным. Госпожа Файолла не сможет ни воспрепятствовать распространению записей, ни порвать отношения с сыном: он глава семейства и принц. Как Ульвен решил, так и будет. Разве что его мать немного попилит Иссоа и не будет приглашать нас с Карлом в дом, пока Ульвен где-то странствует. А потом всё пойдёт как обычно.

Но как обычно уже ничего не пошло.

Беседа с куратором

Меня вызвал профессор Уиссхаиньщщ.

Это не предвещало ничего хорошего. Напряжение между нами никуда не исчезло. Внешне мы общались вполне уважительно. Я извинилась за свою давнишнюю выходку, он сказал, что отныне будет учитывать возможность излишне эмоциональных реакций некоторых индивидов на демонстрацию сцен насилия и готов скорректировать свой курс истории цивилизаций не с точки зрения общей концепции, а в отношении выбора иллюстраций и оценочных суждений о некоторых ментально незрелых, по меркам аисян, разумных миров.

Потом у нас завязался разговор на общие исторические темы, и мне удалось кое-чем удивить многознающего профессора Уиссхаиньщща. Нет, я не пела дифирамбы моим сопланетникам (крови-то они пролили много, это правда). И не призывала его проникнуться идеями любви, добра и красоты, воплощенных в нашем искусстве. Сразу встанет обычный вопрос о живописи, где всё время кого-нибудь убивают и распинают, или о драме, где в конце всегда гора трупов. Относительно безопасно рассуждать можно только о музыке, да и то не о всякой, а лишь о той, в которой нет смертоубийственных текстов. Про «Волшебную флейту» – пожалуйста, а про какую-нибудь «Гибель богов» не стоит.

Удивила же я профессора Уиссхаиньщща тем, что вдруг, сама не знаю зачем, изрекла: «Профессор, причина нашего с вами взаимного непонимания кроется, вероятно, в коренном различии модуса восприятия всех событий, и это никак изменить нельзя». Он попросил меня пояснить мою мысль, с виду очень банальную. Я сказала, что аисяне, как сущности высшего уровня (тут я с ним согласилась!) воспринимают историю лишь в масштабах Вселенной, то есть в виде макропроцессов. А все события в разных мирах происходят, с их точки зрения, одномоментно. Благодаря искусству хронавтики они могут увидеть всю нашу историю сразу, наблюдая за всеми эпохами и заранее зная, чем всё закончится. Но мы, обычные смертные, видим всё изнутри. Макропроцессы от нас остаются скрытыми, зато мы переживаем каждый момент очень остро и живо. Для нас история – это не лабораторная сфера, в которой хаотически и беспрестанно снуют наблюдаемые элементы, а – вектор, путь, направление. История – тоже род нашего творчества. Мы иначе чувствуем время. Без времени нет настоящей истории. Только ее виртуальный срез. Это два разных типа осмысленности.

При нашей беседе присутствовал магистр Джеджидд, который тогда еще был моим опекуном и категорически запретил мне общаться с коллегой Уиссхаиньщщем без его ведома. Наверное, он опасался, что я опять брякну что-нибудь, что будет воспринято как наглость и дерзость.

Но куратор выслушал меня с интересом, а потом спросил у магистра, каково его собственное мнение. Магистр ответил, что он, тоже будучи существом белковым и смертным, склонен скорее согласиться со мной. Хотя изучение макропроцессов тоже необходимо, и здесь методика профессора Уиссхаиньщща дает превосходные результаты, со временем, дескать, я ее оценю.

По истории цивилизаций я получила, к своему удивлению, не зачет без оценки, а «весьма похвально» – почти что «отлично». Завершив этот курс, я надеялась, что мне уже не придется соприкасаться с профессором Уиссхаиньщщем. То, что он явился на церемонию моего совершеннолетия, оказалось сюрпризом для всех. Но мало ли какие у куратора Тиатары могли быть соображения. Может быть, он рассматривал мою кандидатуру на должность будущего сотрудника структур Межгалактического альянса. Переводчики там всегда требуются. Однако Уиссхаиньщщ, напомню, вдруг бросил магистру укор в том, что он со мною, ничтожной, так много возился и стольким ради меня пожертвовал. Я уверена, что другие присутствующие не понимали, в чем дело. Приписали ту реплику просто вредности и злопамятности Уиссхаиньщща. Только мы трое знали, памятуя тот разговор об истории, что речь шла даже не о громадных деньгах, которых стоило принцу спасение Карла – а о времени, которым для смертных измеряется их бытие. От микро до макропроцессов. И только оно имеет для нас настоящую ценность.

Теперь я шла в его кабинет одна. Трепеща от неясного страха. Вряд ли он собирался предложить мне писать под его руководством магистерскую. Весь Колледж знал, что я остаюсь у магистра Джеджидда.

А вдруг с Ульвеном что-то случилось?..

У куратора Тиатары могли быть самые свежие сведения. И он, зная про наши особые отношения, вероятно, вызвал меня, чтобы сообщить нечто страшное.

– Приветствую вас, Цветанова-Флорес, – заговорил профессор Уиссхаиньщщ на безжизненной металлической космолингве. – Садитесь. Поговорим.

– Приветствую вас, старейший наставник Уиссхаиньщщ, – ответила я на аисянском. Язык очень сложен, сплошные шипящие и свистящие («Уиссхаиньщщ» – это очень приблизительная транскрипция), но обиходные фразы я выучила.

– Что вы знаете о Сироне? – спросил вдруг мой собеседник.

– Магистр Джеджидд… на Сироне? – испуганно пролепетала я.

– Я прочитываю в ваших жестах и мимике опасения за его жизнь. Для этого, как вам кажется, есть основания?

– Прошу вас, профессор Уиссхаиньщщ, скажите, он там или нет?!

– Нет, Цветанова-Флорес. Убавьте эмоции. Он успешно защитил диссертацию на Виссеване и уже отправился в путь. Скоро вы снова увидите столь заслуженно высоко ценимого вами научного руководителя.

– Благодарю вас! – просияла я с облегчением.

– Вернемся к Сироне. Отчего вам показалась неприемлемой мысль о пребывании там магистра Джеджидда? Что вы знаете о событиях на планете?

– О каких-либо недавних событиях – ничего. Я за ними совсем не слежу. Откуда я могу что-то знать?

– Вы общались с двумя студентами, выходцами с Сироны.

– С одним из них и сейчас общаюсь. Это Альфред Жиро. Он увлекся историей Тиатары и на Сирону возвращаться не хочет. А другой, Рафаэль Калински, как вы знаете, давно исключен. С тех пор мы не контактировали. Да и здесь я с ним не дружила, скорее напротив.

– Он покушался на вашу неприкосновенность, – напомнил профессор Уиссхаиньщщ. Хорошо, что не ляпнул «девственность». В лингвочип мог быть встроен и этот синоним.

– Меня было, кому защитить.