Двойное сердце агента

– Оно! – кивает Кубин.

Генерал открывает коробку и, покопавшись среди разных блесен и крючков, выбирает самый большой.

– Вот этот на сома в самый раз! Цепляй! – говорит он Олейникову.

Наблюдая, как Олейников прилаживает крючок к леске, Кубин закуривает папиросу, обходит Олейникова с другой стороны, присаживается на корягу, потом встает, снова садится и, наконец решившись, говорит:

– Я вчера шифровку получил… из нашей резидентуры в США. Хотел тебе сказать вот что…

– Что, товарищ генерал? – поворачивается к нему Олейников.

– Понимаешь, какое дело, Петр Алексеевич… – мнется Кубин. – Дело в том, что твой отец… жив.

Олейников замирает в недоумении.

– Он же погиб в восемнадцатом… – тихо произносит он. – Разбился на аэроплане…

– Не разбился он тогда, Петруша, – обнимает его за плечи Кубин. – Эмигрировал. Вместе с Сикорским. Сейчас живет и работает в Калифорнии, ведущий авиаинженер…

Радостная улыбка озаряет лицо Олейникова.

– Это, конечно, для тебя весть добрая, – говорит генерал. – И дай бог ему здоровья и долгих лет жизни. Но…

– Что «но»?

– Но ты же понимаешь, я обязан доложить наверх…

Олейников задумывается.

– Значит, мое задание отменяется? – спрашивает он. – Теперь вы мне не доверяете?

– Я лично, Петр, тебе верю. Но будет назначена дополнительная проверка. А времени у нас нет, американцы на два шага уже впереди.

– Так что делать-то?..

Генерал берет удилище из рук Олейникова, подвешивает к леске тяжелое грузило, довязывает крючок и, насадив наживку, закидывает в воду.

– Я вот что решил, – говорит он. – Полетишь сегодня ночью. А я скажу, что шифровку получил уже после твоего отлета.

– Но тогда могут вас обвинить, что…

– А вот это уже не важно! – перебивает Олейникова Кубин. – Мне дело важнее…

* * *

«Да… давно это было, а как вчера… – думал Олейников, залезая под корневище. – Генерала уж нет, а кедр – вот он, еще цепляется за берег». Покопавшись под корнями, Олейников извлек на белый свет знакомую железную коробку и открыл ее. Среди крючков и блесен лежал прямоугольной формы контейнер, завернутый в промасленную бумагу и запечатанный сургучом. Осторожно обстучав печатку, Олейников вскрыл контейнер – в его руки выпали кассета с фотопленкой и блокнот!

* * *

Выйдя на улицу из душных коридоров Лубянки, Зорин понял, что чертовски устал за эти дни. Все не радовало его, все вокруг казалось серым, и даже обычно мужественный лик стоявшего на постаменте железного Феликса смотрелся как-то уныло, безнадежно. С безразличием глянув на по-весеннему веселое вечернее солнышко, Зорин зашагал по площади и даже не заметил, как со стоящей у «Детского мира» скамейки, отложив газету, поднялся какой-то человек и скользнул за ним в метро.

Уже подходя к дому, Зорин почувствовал, что проголодался, и, вспомнив, что он уже несколько дней не был в квартире, а значит, и съестного там ничего нет, решил заглянуть в гастроном. Пока Зорин покупал хлеб, колбасу и свое любимое овсяное печенье, зашедший за ним в магазин человек прошел в винный отдел и, поглядывая издалека на майора, приобрел бутылку водки.

Войдя в подъезд, Зорин проверил почтовый ящик, оказавшийся, как обычно, пустым, вздохнул и стал медленно подниматься вверх по лестнице. Внизу хлопнула входная дверь. Прижимая к груди завернутые в бумажный кулек продукты, Зорин достал из кармана ключ, вновь устало вздохнул и стал ковыряться в замке, когда неожиданно позади него раздался голос Олейникова:

– А настроение у вас, Сергей Александрович, я вижу, не очень.

Не оборачиваясь, Зорин медленно дотянулся рукой до кобуры на поясе, открыл ее, нащупал пистолет и взвел курок.

– Но я все же надеюсь, – продолжил Олейников, – что теперь вот разговор у нас получится правильный…

Не дав Олейникову договорить, Зорин резко обернулся и выбросил вперед руку с взведенным пистолетом…

Но Олейников ждал этого: ловкий прием – и пистолет Зорина зазвенел по ступенькам. Ловко выхватив трофейную ручку из нагрудного кармана Зорина (да-да, именно ту, которой Зорин хвастался на первом допросе в лагере), Олейников нанес ей выверенный удар майору прямо в ухо! Зорин вздрогнул, уже представив, как наконечник стержня прорывает его барабанную перепонку, проникая в мозг. Но в последний момент рука Олейникова изменила направление удара, и ручка вонзилась в дерматиновую обивку двери.

– Тихо, майор, – улыбаясь, прошептал Олейников ему на ухо. – А то водку побьешь…

* * *

Сквозь звонкую прозрачность утреннего воздуха в распахнутое окно кабинета члена Президиума Центрального комитета коммунистической партии Советского Союза Егора Петровича Сидорова влетел бой Спасских курантов и, отразившись эхом в многочисленных эркерах, утонул в толще красного сукна, обтягивающего длинный массивный стол, за которым восседали участники совещания: десятка два военных и штатских специалистов.

– У американцев ракеты тоже взрываются! – с жаром размахивал руками главный конструктор Царев. – Это ж техника, а она…

– Вот пусть у них и взрываются! – пытаясь придать своему лицу максимально строгое и уполномоченное выражение, прервал его Сидоров. – Вам партия доверила, сказала, что делать… И я хочу знать: кто виноват?

– П-проведенная эк-кспертиза п-показала, – вмешался директор Волжанского завода Онегин, – что причиной аварий явилось м-механическое повреждение бака первой ступени.

– Егор Петрович, – к Сидорову наклонился профессорского вида сухенький старичок, чем-то смахивающий на дедушку Калинина, и зашептал на ухо: – У Онегина на заводе кто-то топливные баки режет…

Походивший на всесоюзного старосту Ростислав Карлович Закарпович стал академиком, как поговаривали в научных кругах, по личному указанию Сидорова. Так это или нет – никто точно не знал, но то, что он часто появлялся на людях с Егором Петровичем и почти сразу после избрания в академики был введен в состав Президиума Академии наук СССР, эту версию подтверждало.

– Вона что? – нахмурив брови, Сидоров резко повернулся к Онегину. – Механическое повреждение, говоришь?..

Сам Егор Петрович, недавно назначенный еще и секретарем ЦК по оборонным вопросам, был по-солдафонски тяжел в мыслях, груб и упрям, и многие воспринимали его как человека недалекого. Но его природная смекалка и хитреца рязанского крестьянина, с годами и аппаратным опытом переросшие в изощренное коварство, легко позволяли ему расправляться со всеми своими недругами. В конце правления Сталина он чутко уловил недовольство «хозяина» растущим авторитетом Жданова и присоединился к группе Берии с Маленковым. Именно Сидоров в 1950 году, через два года после таинственной смерти Жданова, возглавил разгром так называемой ленинградской группировки. Около двух тысяч человек были репрессированы, а более двухсот были расстреляны, в том числе – первый зампред Совмина СССР Николай Вознесенский и секретарь ЦК ВКП(б) Алексей Кузнецов, о которых Сталин за два года до этого в узком кругу соратников говорил как о самых подходящих кандидатурах на посты председателя Совета министров и генерального секретаря ЦК после своей смерти.