Двойной бренди, я сегодня гуляю

– Практически? Во-первых, никто ещё не доказал, что Науит вообще существовал, – Лаи вскарабкался на балюстраду и уселся, цепляясь носками сапог за каменные столбики – ловко, как подросток. При этом он ухитрялся сохранять свою барнардскую осанку.

– Ну, это можно сказать про девять из десяти персонажей в искусстве, – возразила Лика.

– А во-вторых, – продолжал Лаи, сидя спиной к статуе, – доспехи совершенно неправильные. Таких вообще никогда не бывало. И в ту эпоху не носили локон чести. Тогда выбривали только виски, а волосы собирали в узел.

– Виктор, вы археолог до мозга костей, – засмеялась Лика. Лаи бросил на неё лучистый взгляд из-под густых тёмных бровей.

– То есть зануда?

– Разве я это говорила?

Сидя на балюстраде, он оказался чуть выше её и мог рассматривать её сверху вниз.

– Хороший выбор, – галантно произнёс он.

– Вы о чём?

– О цветах. Очень благородные цветы, они вам идут.

– Надеюсь, – смутилась Лика, потрогав венок из белых душистых звёздочек. Вдруг он увидел, как улыбка сошла с её лица.

– Виктор… Что там делается? Похоже на несчастный случай…

Её расширившиеся зрачки уставились куда-то в пространство за его спиной. Он спрыгнул с балюстрады и поставил локти на мрамор, присматриваясь.

– Кажется, кому-то стало плохо, – негромко ответил он.

Под самой статуей Науита собралась небольшая толпа, обступившая женскую фигуру на земле у постамента. Рослая для барнардки, пожилая брюнетка в голубом плиссированном платьице пыталась подняться, потом схватилась за сердце и снова осела на песок. Люди вокруг тревожно переговаривались.

– Почему нет врачей? – испуганно прошептала Лика. – В парке есть камера наблюдения?

– Разумеется, как во всех общественных местах… Вот они.

Лаи указал на слетевший с крыши гостиницы аэромобиль. Машина приземлилась на дорожке в нескольких шагах от места происшествия. Дверца распахнулась, и оттуда вылезли двое с чемоданчиками.

Лаи привалился к балюстраде. Лика продолжала следить за происходящим в парке. Двое стояли на коленях, из-за них едва виднелось разметавшееся по земле голубое платье. По лицам людей вокруг Лика угадала худшее.

– Ох, Виктор…

– Что? – обернулся он.

– Боюсь, они не успели.

Оба перевесились через балюстраду. Медики держали руки раскрытыми ладонями кверху. Лика неоднократно видела этот жест в барнардских кинофильмах и знала, что он означает. Толпа подавленно расходилась.

– Умерла, – сказал Лаи. Он был бледнее обычного. Двое врачей поднялись с колен, один из них сходил к машине за носилками, и они стали укладывать тело. Дальнейшего Лика не видела. Она отвернулась.

– Дурная примета, – вдруг сказал Лаи. Он смотрел вниз, себе под ноги. Потом поднял руку и механическим движением поправил красно-жёлтую шапочку, и без того безукоризненно сидевшую на его бритом черепе. Барнардские мужчины не обнажают головы, чтобы почтить мёртвых. Они вообще не снимают головных уборов на публике – разве что в единственном случае, настолько страшном, что землянам про это даже думать нельзя… Как раз такой случай произошёл в экспедиции на Марсе.

– Дурная примета? В смысле – встреча с покойником?

– Не могла она выбрать более подходящее время, чтобы умереть, – вместо ответа обронил Лаи, пиная столбик балюстрады. Лика поняла, что на него снова находит.

– Почему именно перед пленарным заседанием? – мрачно сказал он. – Не очень ободряет, когда перед твоим выступлением у тебя на глазах кто-то умер.

– Заждались? Простите, ребята, задержался…

Патрик Коннолли сбежал к ним по ступеням, на ходу сворачивая компьютер и стараясь затолкать его в трубку у пояса.

– Что это с вами? Вы как в воду опущенные…

– Ничего особенного, – натянуто усмехнулась Лика. Коннолли подозрительно глянул на них.

– Ничего особенного?

– Да, всё в порядке, если не считать того, что здесь только что прямо перед нами умер человек.

Коннолли понял, что она не шутит. Не зная, что сказать, он повернул голову в сторону Лаи. Некоторое время слова не шли у него с языка.

– Кто умер? Отчего? – глупо спросил он и сам застыдился глупости своего вопроса, но никто не заметил этого.

– В парке. Старуха, – сказал Лаи. – Упала вон там, возле памятника. Сердечный приступ. Медицинская служба не успела.

– А, – сказал Коннолли. – Понимаю… – Потом прибавил: – Но ведь вы всё равно ничем не могли помочь…

– Не в этом дело, – сказала Лика.

– Ладно, – вздохнул Коннолли. – Пойдёмте, за нами уже пригнали машину.

9. НЕСОВМЕСТИМЫЕ ПАРАМЕТРЫ

Марс, экспедиция D-12. 7 ноября 2309 года по земному календарю (8 сентября 189 года по марсианскому).

Больше всего на свете Мэлори ненавидел свой «волевой подбородок». Этому подбородку мог бы позавидовать любой актёр древних вестернов – выступающая, твёрдо очерченная кость, круто вогнутая впадина под нижней губой, глубоко прорезанная вертикальная ложбинка по центру. Но природа лгала без зазрения совести. Этот подбородок изображал то, чем Мэлори не был. И он стыдился своего лживого, самозваного подбородка, как стыдятся родственника, пойманного на подделке древнегреческой керамики. Это была одна из причин, по которой он так и не смог полностью привыкнуть к необходимости бриться и чистить зубы в присутствии женщин – особенность станционного быта, вызывавшая у него острую идиосинкразию.

Марсианские станции не могли позволить себе два отдельных банных помещения для женщин и мужчин. Предбанник с рядом умывальников и малых сушилок был общим; сами же душевые кабины были непрозрачными, рассчитанными на одного человека и потому не оскорблявшими ничьей скромности. Зайдя в кабину, участник экспедиции просто складывал одежду в герметичную нишу в стене, а после душа обсыхал под мощным потоком специально разреженного воздуха (на время этой процедуры был предусмотрен кислородный шланг для дыхания, но некоторые обходились и без него). Так что каждый одевался, не покидая кабины. Но более мелкие нужды, вроде умывания, неизбежно сводили их вместе в предбаннике.

Мэлори не любил необходимость бриться в присутствии женщин потому, что она сталкивалась с другой, более объективной необходимостью смотреться в зеркало. Он опасался, что его заподозрят в любовании собой. Он и сам не раз замечал за собой, что он изучает себя в зеркале слишком придирчиво, и ему казалось, что эта придирчивость воспринимается со стороны превратно.

Именно по этой причине Мэлори приучился вставать ровно в 6.30 – на полчаса позже, чем станционный персонал, и на полчаса раньше, чем остальные археологи⁴. И всё же он напоролся возле умывальников на Риту Кертис, оператора пищеблока. Рот её был полон зубной пасты, брызгавшей во все стороны; вместо приветствия она пробубнила что-то сквозь щётку. Мэлори коротко кивнул ей и прошёл к самому дальнему умывальнику.