Двойной шантаж

— Вашу полную отдачу проектированию и продвижению застройки, — Громов склоняет голову, глядя на меня с легким интересом, но вполне безразлично.

— Учитывая наши отношения…

— А у нас есть отношения? — перебивает меня Громов, насмешливо растянув губы в издевательской улыбке. — Не припоминаю такого, Виктория Владимировна.

Он ведет себя слишком сдержанно, даже профессионально, как и прежде. Я поджимаю губы, пытливо разглядывая мужчину, который ведет себя вполне обычно. Неужели успокоился? Или Анечка постаралась и наконец-то опустошила его яйца?

От последнего предположения я хмурюсь, пытаясь понять, каким способом глупая практикантка успокоила беснующегося тигра. А ведь успокоила, даже не рычит, и смотрит на меня так, будто переел и в него больше не лезет. В груди остро кольнуло, но я холодно улыбнулась. Я сделала всё верно, а он вовремя остановился. На этом точка.

— Я могу подумать до понедельника? — смотрю на время — уже пятый час, пятница.

— Подумать о чём, Виктория Владимировна? — мужчина устало смотрит на меня, скучающе крутя в длинных пальцах персональную ручку.

Нервничает. С чего бы?

— Это большой проект. Я не хочу облажаться. К тому же мне нужно понимать весь масштаб работы и сроки, — я не хочу открывать договор и читать его только потому что мысли заняты другим. Вряд ли я сейчас вообще пойму что-либо из пятидесяти страниц чистого текста и подсчетов.

Есть у меня подозрения, что Громов мог что-то задумать. Он сбил меня с толку… Мне нужно время. И если он сейчас начнет настаивать, я буду убеждена, что всё это — фарс и уловка.

— Тогда до понедельника, Виктория Владимировна, — кивает Тимур Давидович, грузно поднимается и аккуратно складывает все документы в одну стопку.

Я наблюдаю за ним ошеломленно. И что, не будет никакой издевки? Неужели даже не заикнется о том, что платье нужно поскорее снять и желательно в его кабинете? Даже не окинет меня жарким взглядом, обещая мне мучения, если не подпишу договор?

Почему он не делает того, что делал каждый день после корпоратива?

— Тимур… Давидович? — я поднимаюсь следом, когда он уже собрался выйти. Мужчина оборачивается, внимательно окинув меня взглядом. Я глубоко и часто дышу, совершенно потеряв логику его поступков и неожиданно похолодевшего взгляда. — Спасибо. За доверие, — выпаливаю совсем не то, что собиралась.

— И вам спасибо, Виктория Владимировна, за грамотную работу в моей компании, — кивает Громов, выходя из конференц-зала.

Что, черт возьми, происходит?

***

Оля сегодня выглядит неотразимо. Голубое фатиновое платье, длинные белокурые локоны и легкий макияж сделали из неё счастливую Золушку, которая попала на бал. Приглашенные гости — семья и друзья, которые оказались предельно щедры на подарки и внимание.

Подруга сегодня не ходила — она порхала как бабочка, безумно счастливая и веселая. А её четырехлетний сын — Лёва, белокурый ангелочек, подрожал своей маме, кружась в голубом стильном костюмчике вокруг неё с завораживающим детским смехом.

Оля однажды рассказала мне о Лёве, и я была весьма удивлена, увидев этого чудесного ребенка, который, на мою память, плакал только один раз — когда упал и расчесал коленки и ладошки до крови. Несмотря на то, что Оля растит своего сына самостоятельно, она, на удивление, правильно его воспитывает без мужского вмешательства. Иногда даже ругает своих родителей, которые балуют своего внучка своей огромной любовью.

Самое интересное, что когда я вижу Лёву, начинаю задумываться о детях… Он слишком хороший ребенок, чтобы статься равнодушным, даже такой, как я.

— Это твой подарок, — я достаю из сумочки упакованную коробку в праздничную бумагу, когда подлавливаю Олю одну у открытого окна. Девушка любовно смотрела в звездное небо, замечтавшись.

— Что-то подозрительно легкое! — подруга смеется, потрусив коробочку.

Оля открывает её, взволнованно бросая на меня свой пытливый взгляд. Её глаза становятся невероятно большими, когда она видит билет на самолёт в Берлин, а затем приглашение на организацию индивидуальной галереи на своё имя.

— Это невозможно! — громко восклицает подруга.

— Невозможно только одно — утаивать твой талант, Оля, — я смотрю с укором, когда она волнительно кусает губы, косо поглядев на своих родителей.

— Я не знаю… То, что мои каракули нравятся тебе — не значит, что понравятся критикам. Берлин! Вика, ты с ума сошла! — она шепчет, как всегда утаивая любую информацию, касательно своего хобби.

Несмотря на то, что её родители любят во всём уступать Лёве и его желаниям, Олю они до сих пор держат на коротком поводке. Моя подруга в свои двадцать пять скрывает мастерскую, в которой рисует до невозможности захватывающе картины, о которых Татьяна Валентиновна всегда отзывалась негативно, критикуя увлечение дочери.

— Я слишком придирчива к любому искусству, Оля. Но твои картины висят у моих друзей и у меня дома. Все мы восхищаемся тобой. Просто попробуй выйти из тени, и ты поймешь, что теряла все эти года, расписывая картины в подвальном помещении.

Оля растрогалась до того, что несколько сверкающих слезинок волнительно пробежали по её щекам. Она резко обнимает меня, а я её в ответ.

— Это безумные деньги, Вика…

Дело не в деньгах, а в поддержке. Я не умею поддерживать людей в их мелких и несущественных проблемах, с которыми мы часто сталкиваемся во взрослой жизни. Наверное, я не проявляю подобную поддержку, потому что мои проблемы никогда не сравнятся с проблемами моих знакомых: у кого-то ребенок получил двойку, у кого-то кошка заболела, у кого-то неверно начислили коммунальные услуги… Это всё жизнь, где каждый из нас крутится, а кому-то дано только выживать, выгрызать свой успех и свободу. К сожалению, я отношусь к последней категории.

Оля последнее время подавлена, а когда я хотела навестить её в мастерской — отказала. Впервые. Она ничего не скрывала, но эмоционально закрылась и не нагружала меня своими заботами… Выставка — это не просто подарок. Я хочу снова видеть её сверкающие глаза и желание творить. Ей давно нужно дать волшебный толчок и начать жить в удовольствие себе, а не кому-то.

Это моя поддержка: без сентиментальности, правильно вложенные инвестиции и пару крепких словечек, чтобы она не свернула с этого пути. По-другому я не умею.

— Не волнуйся. Это тебе на три дня рождения вперед, — я смеюсь, когда она сжимает меня до хруста в ребрах. Ненавижу сентиментальность, но рядом с Олей, самой светлой и наивной девочкой, я позволю себе улыбаться и верить в чудо. — Ну всё, хватит! Иди принимай свои честно заработанные подарки!

Оля, как бабочка, порхает дальше. Любезно уделяет внимание каждому, заразительно смеется и настоятельно рекомендует мне не отказывать в шампанском.

— Тётя Вика, а почему мама надела голубое платье, а ты красное? — любопытничает Лёва, несколько смущенно то опуская, то поднимая свои небесные глазки. Присаживаюсь, чтобы казаться равной малышу.