Двугорбый Янус

Учение, громадно по объёму, но только пятеро получило за соавторство научную степень кандидата. Что и говорить, слуги науки скромны и терпеливы. Словом, трудяги.

Да, совсем не к этому писал Апостолов. Он с отвращением отбросил периодику. Задумался. Каждый период становления не проходит без перегибов, но это вскоре пройдёт. Всё образуется и встанет на свои места. К тому же, в стране появились и положительные сдвиги. Например, перестали оплачивать больничные листы. И правильно. Если больной – незачем работать. Увольняйся – не гробь своё здоровье! Сам Апостолов ни разу в жизни не был на больничном листе и полностью одобрял инициативу чиновников.

Апостолов вспомнил о печати антихриста. Что же получается? Самые здоровые россияне – самые лучшие рабы, или как? Что же имеет в виду отец Мефодий? Кликушество или суровая реальность времени? Профессор решил разобраться и направился прямиком в Собор, где служил отец Мефодий.

– Почему только верующие люди понимают всю опасность порабощения? – с порога задал вопрос профессор.

– Они верят проповеднику. Возможно, даже не осознавая всей глубины опасности, – ответил священник.

– Но откуда, у вас такие данные? Почему вам точно известно о возможностях компьютерной системы?

– Господь не оставляет нас, – уклончиво ответил отец Мефодий.

– Как противостоять глобальному контролю? Как убедить неверующих?

– Вот вы, профессор, станете экспериментировать над собой?

– В общем-то, в целях науки, может быть.

– А в целях, противоречащих здравому смыслу?

– Но почему? Всё научно и экономически обосновано и целесообразно! – возразил Апостолов. – Каждый человек будет на учёте. Мы уничтожим преступность. Голод, наконец! – профессор поочерёдно загнул пальцы.

– Индивидуальность, – спокойно продолжил священник.

– Исчезнет душа? Вы это хотите сказать?

– Раньше боялись закладывать душу, теперь мало кто верит в её существование. Помните пролетарского поэта, «слова ветшают, как платье»?

– Понял, – кивнул Николай Иванович, – Слишком часто употребляется слово душа, поэтому её значимость потеряна.

– Сказано, не упоминай имя всуе Господа Бога Твоего.

– Я понял, но что предпринять? Если никто и ничего не боится?

– Николай Иванович! Это вы спрашиваете у меня? Вы, отец Национальной идеи! Лидер современной интеллигенции! Проповедуйте! Проповедуйте!

– Поймут ли?

– Вы уж постарайтесь, чтобы поняли. К вам прислушиваются. Именно вы сумеете настроить людей, готовых экспериментировать над собой, не делать этого! Последствия непредсказуемы!

– Я понял. Благослови меня, отец Мефодий!

– Тебя ждут огромные испытания и искушения! Сторонники печати скажут: «Мы покончим со всеми пороками человечества! Простая кодировка, и нет наркомании, алкоголизма, алчности, прелюбодейства, зависти!»

– А потом кодировочка: «Вешайся, стреляй, убивай, умри наконец!» – понял Апостолов.

Отец Мефодий благословил его, напомнив о силе искушений. Апостолов вышел из храма со светлым чувством. Отец Мефодий общался с ним как с равным, как с посвящённым в некую тайну!

Профессор чётко определил собственную миссию. Он пойдёт и станет проповедовать. Только станет это делать крайне аккуратно, слишком уж могущественный у него соперник. А поле деятельности бескрайнее! Необходимо свергнуть идолов-божков, которым поклоняется всё большее и большее количество людей: они буквально молятся на компьютер. Машина заменила им духовную пищу. Обязательно надо найти, обосновать и предоставить весомые контраргументы. Профессора Апостолова захватила новая идея.

Глава 26

Следователь прокуратуры вызвал на очередной допрос усталого и измученного задержанного. На этот раз Афоня почувствовал: от тюрьмы не отвертеться. И оказался прав.

Следователь важняк собрался спихнуть несколько глухарей на прыщеватого субъекта. Уж больно почерк подходил. Так Афоня катил за серийного убийцу.

– Ты! – следак толкнул костлявым пальцем в допрашиваемого. – Наркоман и убийца!

– Я не наркоман, – устало ответил Афоня, глядя на массивную золотую печатку на среднем пальце важняка.

– Так станешь им! – следователь стукнул кулаком по столу, подпрыгнул канцелярский набор, но устоял. Мент спокойно посмотрел на задержанного, а ведь, станет наркоманом! Это неплохая идея, кстати.

– Вряд ли.

– Вот обвинение, гражданин Никифоров Афанасий Петрович.

Афоня глянул усталыми глазами на листки с гербовыми печатями. Ему всё равно. Если уж, схватили, то посадят непременно. Он будет всё отрицать.

В камере Афоню не трогали. Никто не подсаживался к нему с авторитетным мнением, мол, возьми на себя кое-что, а остальное не бери! Всяко менты не отстанут, а то хуже будет. Никто не бил, никто не опускал, никто не заставлял спать у параши, и вообще, сокамерники отнеслись к Афоне достаточно любезно. Только вот, не давали спать. Совсем. Все семьдесят четыре часа предварительного заключения.

Едва он смеживал отяжелевшие веки, сидя на краешке шконки, как тут же подскакивал один из сокамерников и начинал разговор:

– Ты чё клеишься? В падлу со мной поговорить?

– Нет.

– Тогда отгадай загадку! – и начиналось!

Загадочки имели двойной-тройной смысл, и, почти всегда Афоня не угадывал его.

Если никто не мог вспомнить загадку, тогда его вежливо спрашивали за жизнь. Нет, никакого криминала! Просто: Ты на каком маршруте домой едешь? На таком-то? Ага! А память неплохая? Давай, скажи, какие остановки на пути?

Афоня перечислял, иногда путался. Урки поправляли его хором, и заставляли повторять заново. Снова и снова. Когда, он называл-таки конечную остановку, раздавался вопросик: «А на какой остановке стоял мент?», и всё продолжалось до бесконечности.

Спать негде. В камере ужасная жара – пот разъедал кожу, у некоторых обитателей СИЗО она попросту слезала лоскутьями. Многие сидели тут больше года в ожидании приговора суда. Курить не было, выпить – тем более. Так и сидел Афоня на железном краю шконки, на которой расположилось двое заключённых валетом. Петухов не было. Как только Афоня представлял, сколько ему сидеть, если не подписаться под убийствами, так и жить вовсе не хотелось.

– Темнила! – так его прозвали в камере. – Зашей чайник!

– А ты выверни его, – вроде правильно отвечал Афоня.

– А носик подошьёшь?

Афоня молчал. Мало ли что подразумевалось, а шконка петушка свободна! Но уголовник не отступал.

– А ты?

– Я то? Запросто! Темнила!

– А!

– Не спи, замёрзнешь!

– Мне не холодно.

– Смотри, а то начнёшь мёрзнуть – разогреем! – кричали из глубины камеры весельчаки.

Афоня уныло улыбался, но молчал.