Двухгодичник. Сказки про Красную армию
Шрифт:
На учениях этих еще одна картинка со стрельбами была. С автоматом, правда, но давайте уж здесь расскажу. Был у меня в подчинении окромя солдат еще и один прапорщик, Евгений Ульянович. И был у него бушлат легендарный. Легендарным он слыл потому, что цвета практически черного был, от масла машинного, хотя дизайнеры его первоначально белым или слегка желтоватым задумывали. Еще бушлат этот колом стоял и не гнулся совсем. Ну и вот как-то дед наш (Евгений Ульянович который) на очередном принятии пищи совместно с самогоном сказал, что бушлат его даже пуля холостая не пробьет. Кто-то начал с ним спорить, подначивать, а дед говорит, весь распаляясь: «Вот я сейчас выйду в бушлате на воздух, а вы стреляйте в меня метров с десяти из автомата холостыми – ничего мне не будет». Хорошо, что его хоть немножко отговорили. Сделали из двух палок типа чучела и повесили на него легендарный этот бушлат, ну а затем, как
Кофе с молоком и… коньяком
Сказать, что в армии пьют по-черному, – это не сказать ничего. В армии пьют (извините, пили ) так, что даже сейчас мои последние волосы на всех частях тела встают дыбом. Казалось бы, у меня были уже такие школы по части выпивки, как интернат и институт. Интернат хоть и был физико-математический, но не все классы в нем были «ботанские», даже не классы, а комнаты. По-взрослому пить и курить я научился как раз в интернате. Затем был институт, где на старших курсах мы ходили в alma mater, только дабы встретиться, собрать компанию и затем – по беленькой, красненькому и пивку.
Но все это было детским лепетом по сравнению с армией. Я после дембеля рассказывал своему соседу-хронику по коммуналке, что мои одноротчане легко могли залить в одно лицо за вечер три литра самогона. Сосед не верил. Но ведь это было. Закуска: сало, цибуля (лук), барабуля (картошка) и хлеб. Я столько не мог выпить, ни при каком раскладе. Максимум для меня было три стакана, и то после этого я умирал дня два, а однажды даже чуть других жизни не лишил – но это уже другая картинка.
В наших Ярмолинцах (да и, наверно, по всей сельской Украине) самогон гнали практически в каждой второй хате. Это была разменная валюта – огород вскопать, крышу перекрыть и так далее, все имело свою фиксированную таксу в литрах. Местные знали, кто из чего гнал этот напиток: там бурячанка (то есть из свеклы), там из карамелек, здесь из сахара. Продавали самогон в обычных стеклянных банках и почему-то закрытых жестяными крышками, теми, что огурцы и помидоры закатывают. Как сейчас вижу две дырки в такой крышке, которые делали перед употреблением. Местные говорили, что самогон в четыре раза выгоднее водки, потому что в два раза дешевле и в два раза крепче.
Кроме того что пили много, пили еще и часто. Практически кажный божий день, исключая, наверное, выходные. Рабочий день обычно заканчивался тем, что офицеры и прапорщики собирались в курилке. Обсуждали прошедший день, а потом кто-нибудь так ненавязчиво вопрошал: «А что, мужики, не худо бы винца испить?» За два года винца, насколько помню, не пили ни разу. Нет, вру. На днях рожденьях официальных в кругу семей все-таки на столы выставляли вино и казенку (водку из магазина). Хотя даже дамы местные легко употребляли самогон.
Хорошо еще, что командир с нами почти не пил. Он любил цитировать Курочкина из «На войне, как на войне», что пить – это гадость, а пить с подчиненными – гадость вдвойне. Но это уже скорее субординация армейская. Бывали случаи, когда и командир с нами отмечался. Однако если не считать официальных домашних праздников, то для пересчета в памяти таких событий, хватит пальцев одной руки. Один оставим на потом.
Значит, обычно злоупотребляли после работы, ну а если командир за ворота (командировка, отпуск), то практически всегда через некоторое время весь командный состав роты – в зюзю. Рота НБГ (НеБоеГотова).
Был как раз один из таких случаев, когда командир в роте отсутствовал. Мы собрались у прапорщика Игоря. Его домик стоял метрах в пятидесяти от колючки, ограждающей позицию роты. Жены Игоря и его малого по какой-то причине тоже не было, так что нам никто не мешал «нести службу». Дело было уже ближе к вечеру, когда очередная банка самогона закончилась и надо было бежать за следующей. Петрович увидел в серванте Игоря бутылку коньяка, которая в данный момент была скорее предметом интерьера, чем объектом вожделения. Петрович посмотрел на меня и произнес: «А что, москвич, у вас там, говорят, в Москве кофе с коньяком пьют?» Москвичом меня, с легкой руки Петровича, в неформальной обстановке кликали, хотя я и призывался из Подмосковья. Развитие мысли про кофе с коньяком продолжил Игорь, который вспомнил, что у него на плите чайник кофе стоит. Хороший такой чайничек, литра на три. На тот момент никого не смутило, что кофе был с молоком!!! Пропорции коктейля никто не помнил или не знал. Потому сделали один к одному: полчашки кофе с молоком и полчашки коньяка. Молоко в этой чудовищной смеси, наверное
от обиды, свернулось в шарики. Но разве это могло остановить доблестных защитников Родины? Выпили. Правда, потом Петрович вынес резюме, что это гадость: «И как вы его, москвичи, пьете?»Солдатская взаимовыручка
В то время практически вся рота вместе с командиром выехала на учения по низколетящим целям. Из командного состава остались только мы с Петровичем и еще пяток солдат, да РЛС нам одну оставили, чтоб совсем не расслаблялись.
Командир за дверь – значит, весь руководящий состав роты через какое-то время постепенно приходит в состояние небоеготовности, вызванное принятием самогона. Так как нас, тех, кто мог нести боевое дежурство, осталось двое, то и несли мы его сутки через сутки. Через какое-то время дни стали путаться (учения были недели на две, кажется). Днем мы обычно крутились (то есть РЛС), проявляли пленки фотоконтроля, разрешали вылеты Хмельницкому аэропорту и так далее. Все это с небольшими перерывами на прием горилки. А к вечеру уже с трудом вспоминали, кто же сегодня продолжает боевую вахту. Типа:
– Петрович, ты сегодня дежуришь?
– Не-е-е, я вроде вчера был.
– Тады, значит, я.
Вот в одно из таких моих дежурств и нарисовалась следующая картинка.
Основным местом несения боевой службы оперативного дежурного был командный пункт. Он представлял собой бункер, заглубленный этажа на два в землю. Внутри это сооружение имело три комнаты. Первая, крошечная с умывальником и печкой, прямо при входе. Далее зал метров на сорок – собственно командный пункт с огромным столом посредине, метров на пять, с множеством кнопок (нет, разумеется, без красной кнопки запуска СС20). Была на КП еще комната радистов, длинная и узкая, нашпигованная устаревшей аппаратурой связи. В зале кроме стола стоял еще планшет из оргстекла, на котором планшетисты рисовали стеклографами в зеркальном отражении маршруты целей. В стол помимо кнопок был вмонтирован еще ИКО (индикатор кругового обзора) или, на местном жаргоне, очко. Это круглый такой экран, на котором при работе крутилась полоска-радиус, оставляющая за собой отметки целей. В одном углу комнаты стоял еще один ИКО, огороженный черной шторкой, как в кабинках для примерки. В нем выполняли фотоконтроль: фотографировали на обычный бытовой «Зенит-ЗМ» несколько оборотов экрана с помощью тросика. В противоположном углу сиротливо стояла медицинская деревянная кушетка. Спать на дежурстве, разумеется, не разрешалось. Но вечером, если не было боевой работы, большинство оперативных чутко дремали, и все, включая командиров, смотрели на это сквозь пальцы.
А спали на боевом дежурстве действительно чутко. Меня на военной кафедре в институте морзянке не учили, а тут это был основной язык общения по радио. Пришлось изучить, и вот ко второму году службы я уже мог во сне, когда по рации шли позывные, принять их, и ежели позывные были не наши и не циркулярные, то продолжал спать дальше. А уж коли наши, то вставал и бежал в комнату радистов, чтобы легким подзатыльником разбудить дремлющих в наушниках солдатиков, дабы они кодограмму приняли и в журнал ее занесли.
Так вот, в одно из таких дежурств, когда наша рота на полигоне доблестно отражала налеты низколетящих синих (заметьте, не голубых), я чутко спал на медицинской кушетке КП, утомленный дневной боевой работой, черезсуточными ночными вахтами и некоторым количеством алкоголя, присутствующим в моей крови. Спал я чутко, да, видать, не очень. Проснувшись, я обнаружил на КП полумрак, а это первый признак, что здесь идет боевая работа. Светящийся планшет с появляющимися на нем рисунками майя, крутящийся ИКО, и, самое главное, хрипение громкой связи – все это подтверждало мое предположение, что я, оперативный дежурный, проспал начало боевой деятельности вверенного мне подразделения. Громкая связь с характерным восточным акцентом одного из наших солдатиков-считывающих выдавала координаты целей: «Два нула тритцать первий, два нула тритцать первий, читверка пить-дэсят шэсть…» В ответ из Тернополя, с КП вышестоящего батальона, по той же громкой поинтересовались: «Кто выдает информацию?»
Считывающий безо всякой запинки и все с тем же восточным акцентом раскрыл секрет Полишинеля: «Видаёт информаций лэйтэнат Пиликоф», – а это немножко исковерканные мои позывные, присвоенные в свое время загсом.
Дальше мой еще не совсем проснувшийся мозг стал рисовать картинки, объясняющие текущее положение дел. Наверное, объявили тревогу, но солдаты не смогли разбудить своего командира, а службу нести надо. Вот и подхватили они выпадающее из слабеющих рук своего лейтенанта знамя и обеспечили проводку учебных целей. А раз результат достигнут, то победителей не судят. Слава богу, что в Тернополе придерживались таких же взглядов на жизнь и боевую работу.