Двуллер-3. Ацетоновые детки

– Да и правда – не ссы! Если чего про тюрьму наслушался, так наплюй и забудь – все не так. Сейчас гуманизация, никто тебя трахать не будет.

– Пока что! – закричал кто-то сзади и остальные опять грохнули – га-га-га!

– Вон туда устраивайся… – мотнул головой мужик. Тимур посмотрел – в углу была свободная койка. Его больше всего поразили именно эти койки – вполне себе цивильные, с белыми дужками, и даже не в два яруса, как было у них в общаге ПТУ. Он вдруг подумал, что камера уж во всяком случае не хуже его дома в Перуновке: на койках – нарядные одеяла, по стенам – плакаты разных красоток. В углу что-то варилось на плитке. На столе стоял небольшой телевизор.

– Что, сынок, лучше, чем дома? – с усмешкой спросил следивший за ним мужик, спросил так, будто был хозяином гостиницы и показывал клиенту лучший номер.

– Лучше! – кивнул Тимур. (Потом, когда выяснилось, что малолеткам, кроме завтрака, обеда и ужина, дают еще и полдник, Тимур и вовсе подумал, что век бы так жил).

В камере, кроме него и мента, поначалу было еще трое. Мента звали Владимир Дмитриевич, остальные – Копченый (прозванный так из-за ожога в поллица), Слон (прозванный так за явно избыточный и никуда не девавшийся даже в тюрьме вес) и туберкулезник по кличке Кашель. Слон сидел, как он говорил, за прикол: с приятелем сбросил с крыши колесо на прохожего, а колесо возьми и убей! Копченый имел проблемы с законом с двенадцати лет, но до четырнадцати его не трогали. «Хоть ты что делай, а не посадят! – с восторгом рассказывал Копченый. – Жаль, поздно я про это узнал». Еще до наступления возраста уголовной ответственности Копченый успел много чего натворить – убил пятилетнего мальчишку, изнасиловал дошкольницу, а лицо ему обожгло, когда он подпалил деревенский магазинчик, предварительно заперев в нем продавцов. Об этом случае Копченый рассказывал с досадой – хозяин магазина успел приехать и вытащил женщин. Став четырнадцатилетним, Копченый, как сам говорил, лег на дно – по-крайней мере, не рассказывал всему селу о своих «подвигах». Но недавно сработал рефлекс – убил одного местного пьянчужку, которому как-то раз занял 300 рублей. И только когда убил, вспомнил, что теперь-то ему убивать нельзя. Копченый, впрочем, считал, что ни в чем не виноват. «Надо людей учить? – спрашивал он. – Надо! Вот я его и научил!».

После этого сообщение о том, что Тимур попал сюда за убийство не удивило никого. А вот то, что он «уработал» (Тимур быстро схватывал блатной язык) четверых, произвело впечатление. То, что двое из них были дети, в камере восприняли равнодушно – «подвиги» остальных были не лучше. К тому же, по здешним понятиям, если начал, то надо довести дело до конца, вот Тимур и довел. Так что выходило, что он – молодец. Да и его объяснение – хотел пожить как человек! – было для всех понятным.

– Пожил? – спросил Тимура Копченый.

– Пожил! – ответил Тимур.

– Ну и все! – сказал Копченый. – Расскажи!

Рассказывал Тимур художественно – в его рассказе машина была крутая до невозможности, мужика он грохнул после долгой с ним борьбы, а с «бабой» перед смертью позабавился на славу. (Тимур скоро и сам верил, что примерно так все и было – воображаемые картинки перемешивались с воспоминаниями, и неизвестно, что было ярче). Камера рыготала.

– Ты не преступник! – заявил Тимуру Копченый, целыми днями смотревший по телевизору разные криминальные программы, театрализованные суды, и многому из них набравшийся. – Ты ни в чем не виноват – это среда виновата. Вот эти толстые дяди и тети, которые недосмотрели за тобой – чтобы у тебя была еда, работа, нормальная зарплата. Ты не убийство совершил, а акцию социального протеста!

– Копченый, жги! – закричал Слон и захохотал. Копченый бросил в него подушкой.

– Ну, а что? – спросил Копченый Тимура. – Встань на суде и скажи – в стране, где ширится пропасть между богатыми и бедными, мы, люди из низов, вынуждены вот таким образом напоминать вашему зажравшемуся миру о своих правах.

– Во! – поддержал Слон. – о правах не забудь! Где наше право на счастливое детство? А вообще, говори, что это все не ты, это менты на тебя повесили.

– А кто тогда их всех заколбасил? – спросил Тимур – ему и правда хотелось придумать какой-нибудь ход, который позволил бы выйти из зала суда прямиком на свободу, и не верилось, что такого хода нет.

– Нуууу… – сказал Слон, глядя в потолок. – Спустились инопланетяне, поубивали их всех на опыты, но ты спугнул и они не успели их забрать!

– Точно! Точно! – закричал Копченый сквозь хохот. – Слон, тебе романы тискать!

Даже Владимир Дмитриевич, даже Кашель, сухой, изможденный, и они усмехнулись.

– Не прокатит, – сказал Тимур.

– А тебе не по фигу ли? – удивился Копченый. – Направят на психиатрическую экспертизу. Прокатишься туда-сюда, на медсестер посмотришь. В зону-то всегда успеешь. А вообще, иди в полный отказ. Я не я и пуля не моя! Больше десяти лет тебе не дадут, а если будешь говорить, что показания из тебя менты палками выбили, так, может, годик-другой судья и скинет…

Про инопланетян Тимур думал – все же чересчур. А вот идея про отказ пришлась ему по душе.

в СИЗО была для малолеток устроена молельная комната. Малолетки то и дело просились туда: выйти из камеры было само по себе развлечение, а в церковь – уже целый аттракцион. Однажды запросился и Тимур с новыми приятелями.

Молельная комната была небольшая, затянутая темной тканью. На стенах висели иконы, теплились лампадки. Батюшка – молодой, бородатый и толстый – внимательно посмотрел на четверых новичков. Батюшка знал, что малолетки ходят сюда для развлечения, но, думал, если они не будут сюда ходить вовсе, то как иначе придут к Богу?

– Что привело вас сюда, дети мои? – спросил батюшка выстроившихся перед ним в ряд Копченого, Тимура, Слона и Кашля.

– Ну… – начал Копченый. – Пацаны говорят, интересно тут у вас…

– Интересно… – усмехнулся священник. – У нас не дискотека. Если откроешь душу, то отсюда начнется твой путь к Господу. Отсюда начнется твой путь на свободу. Ибо душа не может быть в заключении – она всегда на воле. Господь даже в таких проклятых местах, как это, дает силу. Нуждаетесь ли вы в Господе?

Пацаны смотрели на него, пытаясь угадать верный ответ.

– Нуждаемся… – сказал, наконец, Копченый. За ним, запинаясь, то же сказали и остальные. Священник посмотрел на них внимательно, задержав взгляд на Кашле.

– Путь к Господу начинается с покаяния… – начал священник. – А покаяние начинается с сожаления о соделанных грехах, с сознания своей испорченности и желания изменить жизнь. Готовы ли вы к этому?

Все четверо – Тимур, Копченый, Кашель и Слон – удивленно уставились на него.

– Да мы и так сожалеем, дяденька… – насмешливо сказал Копченый с торопящими интонациями, так, будто говорил: ну давай, быстрей крути свою шарманку. – Сожалеем уже давно. И мы испорченные, ух какие испорченные, прямо, извиняюсь, западло в зеркало смотреть…

Священник вздохнул.

– Желание измениться, молодые люди, должно быть искренним… – сказал он. – Я вам не прокурор, не следователь – это вы перед ними спектакли разыгрывайте, а передо мной не надо. А уж тем более перед Господом Богом – ему про все ваши грехи и без вас известно. Но он ждет, чтобы вы сами признали это грехами, чтобы вы осознали все соделанное как грех, ужаснулись этому и раскаялись.

– Ого! – сказал Копченый. – Явку с повинной от нас хочешь?

Священник с усмешкой глянул на него.

– Зачем Господу явка с повинной? Он про тебя знает больше, чем ты сам.

– А тогда скажи, почему жизнь такая плохая? Почему у одних все есть, а у других – ничего? – с вызовом бросил ему Копченый.

– А что ты сделал, чтобы у тебя было хоть что-то? – спросил его священник. – Сколько ты сделал добра другим, чтобы ждать его для себя?

Копченый, видел Тимур, растерялся.